Про попугайчиков
-- Дзззззззззззз! — требовательно раздалось в коридоре.
От неожиданности Карл Иванович просыпал горсть кунжута мимо лотка.
-- Дзззззззззззз! — снова раздалось в прихожей.
-- Иду, иду! — крикнул Карл Иванович, запахнул халат и закашлялся.
«Кого там в такую рань?» — думал он, шаркая тапочками по линолеуму, усыпанному перьями и зерном. Плотно закрыв за собой дверь комнаты, он приоткрыл входную дверь, накинув цепочку.
В полумраке лестничной площадки стоял высокий молодой парень с орлиным носом и таким же орлиным взглядом. Карл Иванович порылся в кармане халата, достал очки и нацепил их. Парень производил неопределенное впечатление: абсолютно выбритая голова настораживала, а стопка книг под мышкой успокаивала.
-- Доброе утро! — улыбнулся парень. — Мы проводим месячник по распространению книг преподобного учителя Свами Прабхупады. Вы слышали про Господа Кришну?
-- Слышал, — поморщился Карл Иванович. — Я все уже слышал в этой жизни, молодой человек.
-- Вы можете звать меня просто Коля, — улыбнулся молодой человек и вопрошающе покосился на дверную цепочку.
-- А могу я вас не звать? — саркастически произнес Карл Иванович, не собираясь снимать цепочку.
-- Могу спорить, — как ни в чем ни бывало продолжал Коля, — вы не очень в теме, как Господь Кришна дарует вечное наслаждение и освобождение от страданий!
-- И как?
-- Впустите господа Кришну в свое сердце!
-- Ему там не понравится, — вдохнул Карл Иванович. — Старое изношенное сердце, два инфаркта. Что ему там делать?
-- Да не ему, а вам! — рассмеялся Коля. — Попробуйте повторять: Харе Кришна, Харе Кришна — Кришна Кришна, Харе Харе. Сразу станет легче!
-- Просто повторять?
-- Конечно!
-- Повторять может и попугай.
-- А вот смотрите, что по этому поводу говорит Прабхупада... — Коля ловким движением распахнул верхнюю книгу строго посередине. — Вот, слушайте...
-- Коля, — перебил Карл Иванович. — Я старый человек, фронтовик, атеист. Найди себе юную красивую девочку и рассказывай ей все это. Поверь мне, Коля, выйдет куда больше проку.
Коля разочарованно вздохнул и по-детски вытянул губы трубочкой.
-- А кто-нибудь из внуков дома есть? — спросил он, аккуратно вглядываясь в сумрак прихожей.
-- Я один живу, — покачал головой Карл Иванович. — Внучка в Германии.
-- Ну... извините за беспокойство. Счастья вам! Харибол!
Карл Иванович запер дверь, дошлепал до кухни, налил стакан воды, сел в кресло и выпил. Некоторое время он дремал, откинувшись на плетеную спинку. Затем открыл глаза, посмотрел на часы, нацепил на голову радионаушники и включил телевизор. Телевизор тут же принялся бубнить, а Карл Иванович положил на колени стопку газет, а за ухо карандаш, просунув его за дужкой наушников. Газеты он листал быстро, останавливаясь лишь на предвыборных новостях. Пару раз нахмурился, а один раз понимающе кивнул и обвел карандашом заметку.
В какой-то момент ему показалось, что к бойкой скороговорке дикторши добавился посторонний гул. Карл Иванович сдвинул наушник с левого уха и прислушался. «Дзззззззззззз!!!» — надрывался звонок в прихожей.
Кратко выругавшись, Карл Иванович поднялся с кресла и поспешил к двери под непрекращающийся звон.
* * *
На лестничной площадке стояли две женщины лет по шестьдесят, одна держала в руке красную папку, а другой давила на кнопку звонка.
-- Прекратите трезвонить, с ума сошли?! — рявкнул Карл Иванович, и женщина испуганно отдернула руку. — Что надо?
-- А я уж думала, никого нет, — простодушно откликнулась дама с папкой, а ее спутница согласно закивала. — Доброе утро! Мы собираем подписи за кандидата в губернаторы от нашего округа Адаскина Эмиля Гарриевича.
-- Зачем? — нахмурился Карл Иванович. — Через неделю выборы. Зачем подписи?
-- Честно говоря, — вступилась вторая женщина, — мы бы хотели просто вас проинформировать о нашем кандидате. Эмиль Гарриевич — очень честный человек, у него два сына и четыре внука, он владелец сети супермаркетов «Русская троечка». Очень честный. Может, вы нас впустите?..
-- Как может честный человек владеть сетью супермаркетов? — не выдержал Карл Иванович. — Зачем твердить о том, чего не знаете? Заладили как попугаи: честный, честный! Так и говорите: талантливый предприниматель, удачливый бизнесмен. Про честность-то зачем? Нахапал денег на торговле оружием в первые годы перестройки. Я в «Русской троечке» даже зерно для птиц не покупаю!
-- Зато сметана самая дешевая, — обиженно перебила женщина с папкой. — А про оружие это вам глупость какую-то сказали, первый раз такое слышу.
-- Честность! — возмущенно продолжал Карл Иванович. — Вот скажите, фокусник — это честный человек или нет?
-- Смотря какой, — убедительно возразила тетка с папкой.
-- Любой! Талантливый! Гениальный фокусник! Можно сказать про фокусника, что он очень честный?
-- Да при чем тут фокусник? — возмутилась женщина с папкой.
-- А вы не знаете, кто был его отец? — удивился Карл Иванович.
Женщины переглянулись.
-- Вы знали отца Эмиля Гарриевича? — осторожно спросила та, что с папкой.
-- Его отца, Гарри Адаскина, знали все, — грустно усмехнулся Карл Иванович. — Спросите у любого фронтовика, вам расскажут. Талантливейший был фокусник-иллюзионист до войны, царство ему небесное. А уж во время войны, когда по частям ездил, по передовым... знаете, как обожают артистов на фронте? А после войны он бы первой звездой стал, но его в пятидесятом посадили как врага народа. Ни за что.
-- Ну вот, видите, — произнесла женщина с папкой. — А вы его сына ругаете.
-- Я не ругаю. Я поправляю. Не надо говорить, что он честный. Надо говорить — предприимчивый.
-- Так вы проголосуете за него?
Карл Иванович помотал головой.
-- Я не хожу голосовать.
-- Это почему еще? — удивилась женщина с папкой.
-- Так.
-- Вы что, хотите, чтобы прошел Райков?
-- Райков не пройдет, — покачал головой Карл Иванович. — Пройдет ваш Адаскин. У него и деньги, и связи. В общем — пройдет он, поверьте на слово.
-- Откуда вы знаете?
-- Да уж поверьте, — усмехнулся Карл Иванович.
-- А чего же тогда голосовать не ходите, раз такой умный и все знаете? — спросила вторая.
-- Потому и не хожу, — ответил Карл Иванович.
Тетка открыла рот — то ли попрощаться, то ли поспорить, но в это время из недр квартиры глухо донеслось: «Эмиль Гарриевич — лучший в мире мэр!»
Карл Иванович поморщился и глянул на часы. Тетки переглянулись.
«Да здравствует наш мэр — дорогой Эмиль Гарриевич!» — снова произнес таинственный голос глухо и вкрадчиво.
-- Это кто у вас? — заинтересовалась тетка с папкой. — Позовите его, пусть распишется.
-- Это попугай, — отмахнулся Карл Иванович.
«Эмиль Гарриевич — лучший в мире мэр!»
-- А голос человеческий... — с сомнением произнесла тетка с папкой.
«Да здравствует наш мэр — дорогой Эмиль Гарриевич!»
-- Всего вам доброго, — заторопился Карл Иванович, проворно захлопнул дверь, запер ее на ключ и посмотрел в глазок.
Тетки стояли все там же и недоуменно переговаривались. Одна махала папкой на дверь, другая недоуменно пожимала плечами.
-- Что за день сегодня такой? — проворчал Карл Иванович. — Так и ходят, кто попало.
* * *
Следующий звонок раздался через полчаса. Карл Иванович хмуро дошлепал до двери и глянул в глазок. В центре шара фантасмагорически выпуклой лестничной клетки стояли две девочки. В руке одной была корзинка, и от того она напоминала Красную Шапочку.
Карл Иванович накинул цепочку и приоткрыл дверь.
-- Здравствуйте! — пропищали девочки, выставляя вперед корзинку, где что-то влажно копошилось. — Купите котенка пожалуйста, недорого!
-- Вот только котенка мне не хватало! — возмутился Карл Иванович.
-- Тогда возьмите бесплатно!
-- У меня аллергия на шерсть! — рявкнул Карл Иванович и захлопнул дверь.
Девочки еще немного постояли, затем одна выразительно покрутила пальцем у виска.
— Аллергия на шерсть у него! Маразматик старый, у него пух по всей квартире летает, — возмущенно донеслось из-за двери.
* * *
Карл Иванович уже не удивился, когда раздался следующий звонок. Трезвонил неопрятного вида парень с горящими глазами.
-- Вы что-нибудь слышали об Иисусе Христе? — спросил он сходу.
Карл Иванович приподнял очки над переносицей и смерил его медленным взглядом с головы до ног и обратно.
-- Ну что вы, откуда? Мне девяносто семь лет... Да-да, девяносто семь. Я коренной москвич. Фронтовик. Военный летчик. У меня двести сорок боевых вылетов и шесть орденов Славы. Первый раз в жизни слышу про Иисуса Христа! Это наверно кто-то из собеса?
Парень сперва не нашелся что ответить, а затем ловким движением, словно из рукава, вынул крохотную Библию.
-- А вот что по этому поводу... — начал он, но Карл Иванович его перебил.
-- Вы из какой церкви?
-- Из Христианской.
-- Я понимаю. Называется как?
-- Вообще-то мы баптисты.
-- Ну а мы атеисты, — произнес Карл Иванович, давая понять, что разговор закончен.
* * *
Следующий звонок раздался ровно в шесть часов вечера. Карл Иванович как раз поменял воду во всех поилках, вернулся в кухню и прилег поспать на диванчик. Звонок не унимался, словно палец звонящего прилип к нему. За дверью стояли двое рослых мужиков в плащах. Лицо одного было хмурым и квадратным, другой же оказался голубоглазым и приятным на вид.
Карл Иванович приоткрыл дверь на цепочку.
-- Добрый вечер, Карл Иванович, — улыбнулся голубоглазый, ловким движением распахивая служебную корочку. — Мы к вам по делу.
-- Кто такие? — нахмурился Карл Иванович.
-- Вы нас впустите сначала, — произнес голубоглазый таким тоном, одновременно вежливым и бескомпромиссным, что даже Карл Иванович не смог отказать, хотя буквы в удостоверении толком не разглядел.
Войдя в прихожую, гости деловито огляделись.
-- Пройдемте на кухню, — сказал Карл Иванович, — Там нам будет удобнее разговаривать.
Он прошел на кухню и сел в кресло. Голубоглазый сел на старую табуретку, смахнув перышко, а Хмурый застыл у двери, видимо, не решаясь сесть на расстеленный диванчик.
-- Карл Иванович, наш визит неофициальный, — деловито начал голубоглазый. — Мы хотели бы сегодня просто познакомиться с вами.
Карл Иванович молчал, и голубоглазый продолжил:
-- В надежде на будущее сотрудничество.
Карл Иванович промолчал снова.
-- В определенных кругах, — начал голубоглазый, — ходят слухи о вашем уникальном даре: предсказывать результаты политических выборов.
-- А вы на улице прохожего остановите, — посоветовал Карл Иванович, — Хоть кто-нибудь не горазд предсказывать результаты выборов?
-- Верно, — кивнул голубоглазый. — Но только вам это удается безошибочно.
Карл Иванович кивнул на телевизор с наушниками и стопку газет, исчерканных карандашом.
-- Это потому, что я интересуюсь политикой, — пояснил он. — А в чем, собственно, дело?
Голубоглазый побарабанил пальцами по столу и обернулся на хмурого.
-- Соседи на вас жалуются, — отрывисто начал хмурый. — Антисанитарное состояние. Превратили жилплощадь в курятник. По всей площадке пух.
-- А что, теперь запрещено держать в квартирах попугайчиков? — спросил Карл Иванович, в упор разглядывая хмурого.
-- У вас же не один и не два, — буркнул хмурый.
-- А где указано, сколько можно? — спросил Карл Иванович.
-- А это просто указывается, — кивнул хмурый. — Это, значит, приходит санитарная комиссия. Проверяет, значит, состояние квартиры. И выписывает, значит, предписание. Ежели предписание не выполняется — отключается вода, газ, электричество, и квартира опечатывается.
Карл Иванович некоторое время размышлял.
-- Я пенсионер, — произнес он. — Фронтовик. Инвалид.
-- И бизнесмен, — вставил голубоглазый.
-- Ну, это громко сказано, — спокойно возразил Карл Иванович. — Был бы бизнесмен, жил бы на Рублевке. Попугайчики — мое хобби.
-- Говорящие попугайчики, — уточнил голубоглазый.
-- Говорящие.
-- Политически грамотные, — закончил голубоглазый.
Наступила тишина, и в этой тишине вдруг явственно щелкнуло реле таймера.
«Да здравствует наш мэр — дорогой Эмиль Гарриевич!» — раздалось из недр комнаты. — «Эмиль Гарриевич — лучший в мире мэр!»
Карл Иванович пошлепал в прихожую мимо посторонившегося хмурого и щелкнул тумблером. Голос смолк на полуслове. Карл Иванович вернулся в кухню, опустился в кресло и прикрыл веки.
-- Молодые люди, — произнес он дребезжаще, — вы объясните прямым текстом, чего вы добиваетесь.
-- Объясняю, — откликнулся голубоглазый. — Вы выращиваете попугайчиков к выборам. Обучаете их лозунгам и сразу по итогам продаете различным людям и организациям...
-- Так, — кивнул Карл Иванович. — Различные люди и организации любят выслужиться перед новым начальством, поселив в кабинете политически грамотного попугайчика с самого момента объявления итогов. И новое начальство с большой симпатией относится к таким проявлениям служебной вежливости. Кто-то покупает портрет, кто-то говорящего попугайчика. Я не пойму, в чем проблема?
-- Проблема, Карл Иванович, в том, что вы за двадцать лет ни разу не ошиблись, — сообщил голубоглазый. — И мы бы хотели с вами об этом поговорить, а может и посотрудничать. На выгодных для вас условиях. Мы — ответственная государственная структура, и нас интересует источник вашей безошибочной информации. Я правильно изъясняюсь? Что тут непонятного?
-- Что значит, ни разу не ошибся? — переспросил Карл Иванович.
-- Это значит, — объяснил голубоглазый, — что вы ни разу не заставили ваших попугайчиков репетировать имена тех кандидатов, которые потом не прошли.
Карл Иванович как будто не слышал. Затем веки его дрогнули и приоткрылись.
-- Ах, вон оно что... — произнес Карл Иванович. — А я-то думаю, куда вы клоните... Что за тон, что за шантаж с санитарной инспекцией... — Он привстал в кресле, оперся на палку, поднялся на ноги и зашаркал к выходу из кухни. — Я-то думаю, что за фантастика, что за намеки... — Он остановился на пороге и махнул палкой. — А ну-ка, брысь отсюда оба! Живо, я сказал! Живо!
Голубоглазый и хмурый недоуменно переглянулись.
-- Живо! — повторил Карл Иванович. — Ишь ты, совсем с ума посходили.
-- А в чем дело? — Голубоглазый пытался сохранить невозмутимость, но по его лицу было понятно: все идет не так, и он уже сам это чувствует.
-- Кто вам вообще про меня доложил? — кипятился Карл Иванович. — Откуда информация?
-- У нас свои каналы, — с достоинством произнес голубоглазый.
-- Ваши каналы — взять и выпороть, — произнес Карл Иванович. — Кто вам сказал, что я никогда не обучал попугаев именам проигравших кандидатов? Кто? Вы хоть знаете, как у меня все устроено? У меня две комнаты, живу сам на кухне. В каждой комнате по обучающей колонке. В одной комнате попугаи разучивают одного кандидата, в другой — другого. Двери всегда закрыты. Каких больше учить, каких меньше — это я решаю по газетам. Выигравших продаю. Проигравших — раздаю бесплатно активистам штаба. Тупых и упрямых, кто имен повторять не научился, — выпускаю в форточку. Лесопарк рядом, пусть живут, как хотят. Ясно?
Голубоглазый многозначительно посмотрел на хмурого.
-- Пусть покажет, как он учит за Райкова, — пробасил хмурый. — Он за одного Адаскина учит.
-- Покажите пожалуйста, в какой комнате вы учите своих попугаев хвалить Райкова, — попросил голубоглазый.
-- Разумеется, в маленькой. Извольте. — Карл Иванович щелкнул тумблером.
«Райков Алан Кайсанбекович, заслуженный поэт!» — загремел голос из загаженой колонки. — «Да здравствует наш мэр Райков!»
-- Всего хорошего, Карл Иванович, — козырнул голубоглазый, — Извините, что побеспокоили, ошибка вышла.
-- Я вот чего не понимаю, — обернулся хмурый. — Вы им что, прослушивание потом устраиваете?
-- И прослушивание тоже. А в основном запоминаю, кто как чирикал у меня.
-- Всего доброго, — еще раз козырнул голубоглазый, но вдруг остановился на пороге, — так значит, Адаскин?
-- Девяносто пять процентов.
-- Попугайчика можно приобрести?
-- Триста долларов. Чем кормить, как ухаживать знаете?
Голубоглазый кивнул, вынул бумажник и начал в нем деловито копаться. Карл Иванович направился в комнату и вышел оттуда вскоре с небольшой клеточкой. Просунув в клетку палец, он погладил испуганного волнистого попугайчика по макушке.
-- Ну? Чего скажем? — ласково шепнул он.
«Эмиль Гарриевич — лучший в мире мэр!» — доверительно проскрежетал попугайчик, косясь испуганным глазом.
-- Благодарю! — голубоглазый вручил старику деньги и взял клетку.
-- Фантасты... — саркастически произнес Карл Иванович, запирая за ними дверь.
* * *
Волнения беспокойного дня не прошли даром — к вечеру разболелось сердце. Карл Иванович укрыл ноги пледом и лег на диван, положив под язык таблетку нитроглицерина. Голова кружилась, в висках стучало, а грудь пронизывала острая и страшная боль. Было не столько больно, сколько страшно, и очень не хватало воздуха. Такие приступы случались и раньше. Прошло минут пять, и вроде боль стала потихоньку отступать. Карл Иванович полежал немного, затем встал, медленно дошел до окна и распахнул створку. А затем так же медленно вернулся на диван.
Он лежал и думал, что надо полежать еще немного, а затем встать и насыпать попугаям кунжута. А потом в окно вдруг яростно ударил холодный осенний ветер, и вдалеке пораспахивались двери обеих комнат. А этого допускать было никак нельзя, чтобы не смешались и не вызубрили лишнего. Карл Иванович попытался приподняться, но вдруг боль схватила грудь со страшной силой, а потолок начал проваливаться. Последнее, что он услышал — это птичью возню в коридоре, а последнее, что увидел — аккуратно заглядывающих в кухню попугайчиков.
придется подождать немного дольше.
Боль постепенно исчезала, но вместе с телом. Карл Иванович падал в черный бесконечный коридор, пока вдалеке не показалось ослепительное сияние. Оно приблизилось — и вдруг коснулось светящимся дыханием бесплотной макушки Карла Ивановича, проникая глубоко внутрь.
Раздался громовой голос. Хотя это был и не голос, и говорил он не слова, а будто заглядывал в самую глубину души — туда, где еще недавно было сердце. Но сам взгляд, с которым он туда заглядывал, словно бы произносил: «НУ? ЧТО СКАЖЕМ?»
Карл Иванович, потомственный коммунист, названный в честь Маркса, летчик и фронтовик, убежденный атеист, железный Карл, как его звали в полку, впервые в жизни ощутил такую полнейшую душевную растерянность, какой никогда не испытывал даже в детстве. Он не знал, что ответить. Иисус? Аллах? Кришна? Душа просто молчала.
«ЧТО Ж ТЫ?» — дохнул громовой голос и подбросил Карла Ивановича высоко вверх.
Светящееся пятно, кружась, осталось внизу, а впереди забрезжила невиданная ослепительная свежесть, не формой, а чем-то совсем другим неуловимо напоминавшая гигантскую форточку.
Карл Иванович влетел в нее, на миг ослеп и камнем пошел вниз. Но вдруг на спине сами собой расправились два белоснежных крыла и подхватили Карла Ивановича. Он взмахнул ими раз, другой, третий — и начал легко подниматься вверх, начиная оглядываться по сторонам и все пытаясь понять, то ли душа его такая легкая, то ли на душе так легко.
© lleo
Должен ли я, мужик, натирать кафель в ванной и намыливать посуду в раковине?
Вопиющая дискриминация и так ослабленного мужского населения страны набирает все большие обороты. Женщины занимают мужские рабочие места, рулят, как шумахеры, автомобилями на дорогах государства, усугубляя пробки. Они активно участвуют в политической жизни. Глядишь, скоро и до института президентства дело дойдет. До лидерства в крупнейших партиях государства. Аналогичные тенденции имеют место и на низовых позициях. Я уже собственными глазами видел женщину-электрика. И вот теперь пресс эмансипации уже давит на крышу почти каждого российского дома или квартиры. Перейдем к конкретике.
Вот она, в углу. В блестящей раковине. Ждет своего часа. Высится неровной пирамидой, неказистой с виду, негигиеничной стопкой. Гора грязной посуды. И в этот критический момент женская половина семьи просит меня взяться за эту стопку. Ладно бы, за стопку водки. Так нет, не водки – но тарелок, мисок, ложек, кружек вместе с этой, как ее… лопатой! Нет, лопаточкой, которой гуляш мешают в сковороде.
А ведь мы только что окончили трапезу! Я почесал живот, довольно икнул. Двигаться лень. Через пяток минут по телевизору футбол. И вот на тебе, кормилец, укол зонтиком: «Помой посуду, Миша!». Миша! Даже не Михаил Юрьевич! Вот так, просто: «Помой посуду!» А давеча случилось и того хуже: «Помой кафель в ванной!» Нет, тут требуется решить, кто осуществит очищение раковины или атаку на пятна на плитке в санузле. Разберем, какие здесь есть варианты.
1. Муж и жена, гражданские ли, официальные, имеют четкий уговор. Мужские обязанности, типа прибить полку, прочистить вантузом водопроводное колено и прочее – за мужчиной, а очищающие и вкусные обязанности, типа уборки и готовки – за женщиной. Здесь есть огромный плюс: каждому понятно, кто, чем должен заниматься.
2. Женщина и Мужчина совместно делают все. Мужчина помогает драить туалет, но и женщина не стоит в стороне при необходимости повесить, скажем, полку или сменить кран. Итог такой системы печален, как правило. Конечно, когда женщина в ажурных колготках и мини-юбке с огромным гаечным ключом в наманикюренных ручках зафиксировала муфту водопроводного крана, а в это время мужчина другим ключом затягивает стопорную гайку, то женщина выглядит эротично. И все, больше плюсов нет.
Как-то помогала мне жена повесить полку. Дал я супруге задание поддержать сей предмет мебели на месте установки с требованием плотнее прижать к стене кронштейны, что фиксируют продольную доску полки. Уровень (так называют один из инструментов для выравнивания в строительстве) положил поверх доски, по науке, чтобы без перекосов. Взял молоток, обогнул жену. Слегка на нее облокотившись, говорю: «Держи, я кронштейны прибью!» Приставил гвоздь к гнезду крепления кронштейна, замахнулся и нанес удар. А супруга-то испугалась, что я ей по наманикюренным пальцам молотком съезжу, и полку-то дернула вниз.
В результате я дырищу пробил в свежей отделке кухни сталью молотка. Сам же равновесие потерял и упал сначала на жену, а потом, следуя законам земного притяжения, рухнул на обеденный стол, отбив себе все части тела, сбросив на пол чайник и поднос с кружками. Нет ничего хорошего в таком совместном подходе! Разве мужчина в резиновых перчатках, чистящий унитаз ершиком и вдыхающий пары моющего средства, поддерживает реноме главы семьи? Не думаю.
К тому же, ученые пришли к выводу, что хлор, содержащийся в моющих средствах, пагубно влияет именно на мужской организм. Тут возможен и рак яичек, и воспаление простаты, да и просто ухудшение качества спермы. К чему это ведет? К бесплодию, конфликтам в семье, к рождению неполноценного потомства. К провалу демографической политики государства, наконец.
3. Справедливо доверить этот вопрос судьбе. Кидаем монетку. Орел – мужчина моет, решка – женщина. Справедливость, конечно, хорошо. Но тут все отдано на откуп случаю, нет системы, а значит, силен элемент случайности. Рано или поздно бессистемная договоренность рухнет.
4. Я не сторонник чередования обязанностей, типа, сегодня ты моешь кафель, завтра – я. Это будет опять смешение обязанностей, пользы от которой – чуть (см. пункт 2).
5. Передовые пары могут заключить брачный контракт с приложением списка конкретных обязанностей, где указано, когда, что и в каком объеме будет делать каждая из сторон соглашения. Это в духе времени. Хочешь не хочешь, а пункт в контракте есть, и он подлежит исполнению. Только форс-мажорные обстоятельства могут служить официальным основанием к невозможности помывки кухонной плиты, скажем, ввиду перелома руки. Нет, одной мало. Обеих рук. В остальных случаях – извольте помыть, как и обещали при подписании документа.
6. Хороший вариант – иметь третью силу в данной критической ситуации с горой посуды в раковине и немытым кафелем. Это может быть бабушка, дедушка, теща, домработница. Посудомоечная машина, наконец. Шестой пункт является особенно привлекательным.
7. Некоторые пары решают, что каждый будет мыть за собой посуду сам. Вот моя плошка и ложка с кружкой – это моя зона ответственности. Я согласен ее взвалить на свои плечи. Но твою посуду – извольте. Здесь есть элемент справедливости, но он так же вносит дух разобщенности в отношения.
Посему самым правильным решением данной непростой проблемы считаю привлечение третьей силы, то есть пункт шесть данного мини-исследования. Как вариант приемлемый – классический пункт 1. Только не думайте, что тема «кому помыть тарелки» – это пустяк! Это – многоаспектная проблема! Я где-то слышал, что один мальчик, когда родитель злостно заставлял его мыть посуду, а он не хотел этого делать, решил сымитировать самоубийство через повешение, и, к сожалению, не рассчитал. Юноша погиб.
Как видите, заставлять мужчину делать несвойственные ему телодвижения чревато неприятностями, вплоть до трагических. Отсюда вывод: договаривайтесь со своей половинкой полюбовно о разделении обязанностей на мужские и женские. Максимально используйте стороннюю силу – бытовую технику и одушевленных помощников. Потому что одному человеку практически нереально нести бремя поддержания дома в порядке до изобретения электронного Мойдодыра, доступного каждой семье.
Танков, ракет, пулеметов у человечества много, а Мойдодыр так и остается сказочным персонажем. А значит, придется мужчинам и женщинам договариваться тет-а-тет.
Рельсы
Будильник у меня неудачный. Его создатели явно не продумали вопрос, как этот жуткий механический визг отражается на человеческой психике. На моей он отражается отрицательно. Давно хочу завести что-нибудь попроще и помелодичнее, да почему-то все никак не заведу.
Мне лень. В последнее время очень многое в жизни требует таких усилий, что просто опускаются руки. Причесываться, например, мне давно неохота, поэтому я ношу короткую стрижку. Когда-то, в прошлой эпохе, я тоже носила стрижку, но из других соображений: из меня так и перла безумная, здоровая, молодая энергия, и косы мне просто мешали. А теперь мне лень причесываться. Чувствуете разницу?
Как-то, не так уж давно, дочь - почти моя копия - отпустила ехидное замечание насчет моего лишнего веса, а я не обиделась. Меня перестали обижать такие вещи. Мне сорок три года, и я на многое смотрю теперь гораздо проще.
Вставать по утрам мне тоже лень, особенно осенью, и я валяюсь до последнего, а потом судорожно собираюсь на ненавистную работу, чтобы целый день стоять за опостылевшим прилавком и торговать овощами. Кто-нибудь обязательно нахамит. Как тот мужик в кожаном пальто. Вроде и не обо мне сказал, а о торговле в целом, но я же не дура - понимаю. А еще в очках, елки-палки... Лет двадцать назад я бы стерла нахала в порошок, а теперь вот промолчала, не стала связываться. Здравомыслящей стала, терпеливой. Как корова, которую сейчас шарахнут током и отправят на разделку, а она знай себе жует...
Господи, ну почему именно мне выпала жизнь, похожая на ровное движение вагонетки по накатанным рельсам? И не свернуть, не рвануться к сияющим далям - рельсы не пускают. Да и есть ли там какие-то дали?
* * *
"Боже мой, такая красивая и такая грустная..."
...Как сказал этот парень?..
Стоп, только без нервов. Он пошутил. Правда, глупо и довольно жестоко, но ведь это ему жить с таким умом, а не мне.
- Девушка! Что вы на меня так смотрите? Я что-то не так сказал?
Вот гаденыш!
- Иди, иди, сынок, не задерживай народ, - делаю вид, что вытираю тряпкой весы, а у самой руки трясутся.
- Так нет же никого!
И правда, никого нет. А гаденышу лет двадцать. Симпатичный такой, мордочка в веснушках, короткая стрижка и голубые глаза. Уши, на мой взгляд, великоваты. Что ему надо?..
- Солнце мое, тебе совсем не с кем поговорить?
- Чувствую, я вас обидел, - голубые глаза становятся озабоченными, - Но я же не хотел ничего такого... Ну, извините меня. Просто вы показались мне грустной, вот я и решил вас развеселить.
- Считай, что я хохочу во всю глотку, и иди отсюда.
- Ну что вы такая сердитая? Тетки эти, небось, жизни не дают? - кивок в сторону колбасного отдела, - Так это они от зависти.
- Слушай, - я еще держусь, - Ты с девчонкой своей будешь так разговаривать, хорошо?
Он бросает мимолетный взгляд на мою правую руку, и уголки его рта сразу опускаются:
- Виноват, товарищ продавец, не учел... Вы, наверное, подумали, что я... но я просто так, от чистого сердца. Не думайте. Я не знал, что вы замужем. А муж строгий, наверное?
Что-то здесь не так. Он явно не издевается - или передо мной великий артист. Я, слава Богу, не первый день работаю с Homo Sapiens. Он разговаривает со мной таким тоном, каким мог бы разговаривать с девочкой своего возраста или чуть помладше, а ведь перед ним стоит рано подурневшая, расплывшаяся, плохо причесанная тетка в несвежем халате, с грязными от картошки руками, с опухшим из-за больных почек лицом, с морщинами и обильной сединой, с жуткими варикозными венами на ногах... мать двоих детей, рабочая лошадь...
- Морковочки можно килограммчик? - учтиво спрашивает сопляк. Не нужна ему никакая морковочка, это ежику понятно, просто он явно и неприкрыто не хочет уходить от моего прилавка.
- Морковочки? Можно. Выбирайте, - я смотрю на него исподлобья. Он сосредоточенно копается в ящике с мелкой подгнившей морковью, изредка бросая на меня добродушные взгляды. И глядит-то, как на девчонку: слегка оценивающе, хитровато и даже ласково. Может, ему нравятся такие, как я?.. Но для этого надо быть извращенцем. Я - такая, какой меня сделала жизнь - не могу нравиться даже собственному мужу, а уж тем более этому юному, гладенькому мальчику.
- Вот, будьте добры, - улыбаясь, он ставит на весы легкий пакет, - А меня, кстати, зовут Андрей.
- Семь пятьдесят.
- Понял, - лезет за деньгами, сияя все ярче.
- Хорошо. Меня зовут Евгения Дмитриевна. Это все, что ты хотел узнать? - я медленно, но верно начинаю заводиться.
- На данный момент, учитывая ваше настроение, - да. Можно еще вон тот ананасик?
- Вон тот?
- Да-да, если можно.
Платит за ананас и - о, Господи! - протягивает его мне:
- Угощайтесь.
- А иди ты...! - делаю попытку запустить подарком ему в голову, но тут в торговом зале возникает массивная фигура заведующей, и на моем лице автоматически расплывается вежливая улыбка. Условные рефлексы, Павлов... слышали когда-нибудь?..
- Спасибо, сынок, - деревянно говорю я. Парень укоризненно качает головой:
- Вам это не идет, Женечка. Мягче надо быть, женственнее. Впрочем, это у вас возрастное. Станете постарше - пройдет. Молоды вы еще.
- Ты знаешь, сколько мне лет? - с ненавистью шепчу я, не переставая улыбаться и провожать взглядом заведующую.
- С уверенностью не скажу, - он пожимает плечами и вдруг мимолетно берет меня за руку, - но двадцати пяти тебе еще нет.
* * *
Реву.
Сынуля попискивает под дверью, вероятно, думая, что я при смерти. А я реву, сидя на краю ванны и сморкаясь в новенькое махровое полотенце. Сейчас явится муж, а я расклеилась, как идиотка, ребенка пугаю.
Господи, так издеваться над бедной женщиной!.. Ну за что, за что мне это?
Слезы бегут, не остановить. Как объяснить мужу и детям, что этот мальчишка не шутил? И что плачу я не столько из-за его слов, сколько из-за того, что все это, к сожалению, неправда?
В ту пору, когда мы познакомились с мужем, мне было двадцать лет, я была девчонкой в красном свитере и настоящих американских джинсах, любила фруктовые леденцы, любила бегать по осенним листьям и швырять их в небо, любила жизнь, а он... он любил меня, носил на руках, позволял всякие глупости и называл Женечкой. Это сейчас меня зовут в лучшем случае "мамуля", а в худшем не зовут никак. А тогда...
- Мамуля! - вот и он, явился - не запылился, - Мамуля, ты где?
- Она там, - это сынок, всхлипывает, - Закрылась и плачет.
- Мамуля, проблемы? - до чего же у моего мужа резкий голос...
- Нет, все хорошо... - быстро умываюсь холодной водой и выхожу. Дежурный поцелуй в губы, пахнущие пивом. Такое знакомое, знакомое, знакомое до отвращения лицо... Интересно, что нашла в этом человеке девочка, с которой он целовался с месяц назад в парке за новостройками? Или я его просто знаю лучше других?..
Ужинаем. Я, наверное, серого с прозеленью цвета, но никто не обращает на меня внимания. Дочь страшно чавкает и вытирает красивые губы ладонью. У нее густые брови, светло-карие глаза, мягкий овал лица, вьющиеся русые волосы, просто красавица, но манеры - Бог мой! Замечания делать бесполезно, я для нее не авторитет, а папаша сам лопает, как свинья.
И сын у меня такой же. Всего десять лет, а мать для него уже - лишь необходимое зло. Это я виновата, никогда не умела приказывать, на равных с ними быть хотела, а что вышло? Для того, чтобы быть с кем-то на равных, надо быть на самом деле равным ему, а я пугающе быстро отстала от собственных детей...
Муж уплетает макароны и тем же жестом, что и дочь, вытирает губы.
- Миша, - окликаю я, - как прошел день?
- Ммм? - он смотрит на меня сонными глазами, - Нормально. А что? Чего ты плакала, кстати?
- Ничего. Грустно стало.
- А-а.
- Мам, а я, кажется, выйду замуж, - жуя, сообщает дочь, - У тебя в магазине реально заказать хорошего мяса? Вырезочки, ребрышек... ну, килограммов десять? Только хорошего, а не той дряни, что на прилавке.
- Погоди, погоди... - я невольно роняю вилку, - Замуж?..
- Ну да, - нетерпеливо кивает она, откидывая со лба челку, - За Лешу. Ну так что, насчет мяса?
- Наташа, - жалобно бормочу я, - Но почему... почему?
- Что почему? А почему нет? - она, похоже, искренне не понимает, отчего у меня дрожит голос.
- Почему ты говоришь мне об этом вот так, между прочим?
- А что тут особенного?
...Улыбайся, Женя, улыбайся. В ближайшее время тебе пригодится твоя способность улыбаться против собственной воли.
- Ну, поздравляю, доченька.
- Спасибо. Ты же всегда хотела внуков.
- Я?!.. Ах, ну да, конечно...
- Примерно через полгода они у тебя будут.
...Улыбайся, Женя. Вот ты и бабушка. А разве ты хотела внуков?.. Но куда ты, к черту, денешься.
* * *
Вот и он. Откуда-то я знала, что он придет, как и в прошлый раз, за полчаса до конца смены, когда магазин уже полупуст. Пришел. Чистенький такой, в клетчатой рубашке, джинсах и аккуратных ботиночках. Короткие русые волосы, а в руке - маленький букетик белых цветов.
- Привет, Женя.
Комок в горле, не могу ответить. На душе так паршиво, что уже неважно, зачем он пришел. Принес цветы - хорошо. В конце концов, цветы - это всегда приятно.
- Женя, это тебе. Извини, что я на "ты", все-таки мы мало знакомы, но не привык я... Сколько видел девушек, ты - первая такая строгая. Не обиделась?
- Андрей, - я говорю через силу, - скажи честно, что тебе от меня нужно?
- Ничего! - он прижимает руку к сердцу, - Я просто не хочу больше видеть эту твою резиновую улыбку. Отвратительное зрелище, между нами говоря.
- Мне сорок три года, - зачем-то сообщаю я, будто он и сам этого не видит.
- Тьфу, какие глупости! - он невольно прыскает от смеха, - Сорок три? Тогда почему сразу не шестьдесят для ровного счета?
- Открой глаза, малыш.
- Ты издеваешься? Я кажусь тебе навязчивым?
- Андрей, а ты не слепой? - мне начинает казаться, что я догадалась, - Ты не видишь, да? А у меня молодой голос...
- А как я тогда увидел ананас? - хмуро обрывает странный парнишка, - Перестань, Женя. Если я тебя раздражаю, так и скажи.
- Мне сорок три года! - почти умоляюще повторяю я, - У меня дочь в положении, я скоро бабкой стану!
- Что еще ты придумаешь?
- Где ты видишь девушку, где?! - я, кажется, сейчас заплачу.
- Да вот!.. - что-то внезапно оказывается у меня перед глазами, и я испуганно отстраняюсь, успев подумать: моя фотография в молодости?.. присматриваюсь... нет, эта фотография живая, она моргает, в глазах блестят слезы... это же зеркало, простое карманное зеркальце... вот как, оказывается, сходят с ума...
- Ну, может, хватит делать из меня идиота? - он убирает зеркальце в карман, - Хорошо. Я уйду. Не понимаю только...
- Подожди... - я протягиваю к нему руку через прилавок, - Этого не может быть...
- Женя, да что с тобой такое? - он смотрит на меня с испуганной жалостью, - Тебя обидели? Ты что, несчастлива?
- Да, - потерянно бормочу я, - Да.
- Мне не уходить?
- Не надо...
...Это сон? Он провожает меня до автобусной остановки, вокруг загораются окна, темнеет. На прощание он берет меня за руку:
- Можно, я приду завтра?
- Приходи, - я провожу цветами по своей щеке, - А какие у меня волосы, Андрей?
Он смеется:
- Темные и вьющиеся. Стрижечка такая приятная, тебе очень идет.
- И не седые?
- Нисколько.
- А фигура какая?
- По-моему, хорошая. Ты, наверно, двигаешься много? Идешь, будто танцуешь.
Господи, какая приятная ложь!..
* * *
Лежу в ванне с круглым зеркалом в руке и смотрю на свое отражение. Зеркало мокрое. Или мне кажется, или вот тут еще вчера была гадостная морщинка? Да нет, не было, не могла же она взять и исчезнуть. Просто я себя не люблю. И волосы, в общем, темные. Ну, почти совсем темные. Вроде седины было больше?..
Стучит дочь:
- Мам, ты узнала насчет мяса?
- Что?
- Ну, мясо. Я тебя просила.
- Разве? - я напряженно пытаюсь вспомнить, в чем заключалась ее просьба, - Я забыла, знаешь... Извини. Завтра спрошу у девчонок.
- Мам, а что ты там делаешь? - голос дочери становится подозрительным.
- Моюсь.
- Уже полтора часа, мам.
- А тебе ванна нужна, что ли?
Она замолкает на секунду, потом осторожно спрашивает:
- Можно мне войти?
- Входи.
Входит, жуя жвачку, садится на пол и смотрит на меня в упор:
- Что-то не так?
- А что не так?
- Не знаю... Ты сегодня как-то на себя непохожа. Ты постриглась? Или волосы покрасила? Не пойму. Не так что-то.
- У тебя сейчас свои заботы.
- Или ты похудела? - она не слышит, только смотрит.
- Да все, как обычно.
- Нет! - она уверенно мотает головой, - Я что, слепая? У тебя любовник?..
И сама смеется от своих слов.
* * *
Это просто я встала рано, оттого и отеков под глазами нет. Полезла зачем-то под холодный душ, долго стучала зубами, мазохистка чертова. Потом глупо спряталась от дочери, боялась вопросов. Обязательно пристанет, если увидит, что случилось со мною за ночь. Мне и самой не по себе: куда-то делся безобразный, отвисший после сына живот, побледнели и втянулись на ногах вены, лицо свежее, розовое, гладкое - на вид мне никак не больше тридцати пяти. Что за черт?..
Слава Богу, муж уже ушел, а то умер бы от изумления.
Стою голая перед зеркалом и балдею - видела бы меня заведующая!
...Она увидела и сразу подошла:
- А где Женя?
Стою, мычу, а что ей говорить? Халат чистый, юбка подвязана шнурком: спадает. Руки трясутся.
- Да ведь это я. Не узнаете?
- И давно это с тобой?
- Не... недавно.
- Ладно, хватит. Так где Женя, я не пойму?
Не верит, старая стерва. Достаю паспорт и протягиваю ей, как нашкодившая школьница дневник. Листает, натыкается на фотокарточку, сделанную, когда мне было двадцать пять. Теперь, наверное, можно приклеить такую же через два года...
- Ага... - на лбу у заведующей выступает пот, но она сразу берет себя в руки, - Сколько же тебе лет?
- Сорок три.
- Так не бывает!
- Как видите, бывает.
- Хорошо, а кто тогда работал тут раньше?
- Я и работала!
Полчаса спорим. Вокруг толпятся коллеги, которые поначалу приняли меня за новенькую. Потом все как-то рассасывается.
В обед, выпросив в молочном сантиметр и воровато, в курилке, обмерив свои похудевшие бедра, бегу на ближайший рынок и покупаю джинсы. Черные, на размер меньше. Есть перестану, но влезу!
* * *
- Привет! - Андрей появляется у прилавка с радостной улыбкой, - Ты сегодня веселая.
- Веселая... Андрей, а кто сделал это со мной?
- Что именно?
- Ты видишь, как я изменилась?
- Да. У тебя сегодня нормальное выражение лица.
- И все? Больше ничего не замечаешь?
- Да нет, - он внимательно рассматривает меня и качает головой.
Что за человек? Что за пелена у него перед глазами?
- Пройдемся? - спрашивает он, - У тебя время есть?
- Нет... хотя есть. Часик.
- Вот и отлично. Сдавай свою выручку, и пошли. Просто побродим, да? Или, хочешь, в кафе зайдем, съедим по мороженому?
- Я не могу. Не стоит, Андрей, ты как искуситель, какой-то.
- Ты - своеобразный человек, - задумчиво говорит он, - Кто твои родители?
- Родители?.. - вопрос ставит меня в тупик. Никто, как правило, не интересуется родителями сорокатрехлетних женщин, - Люди. Просто люди.
- Ну, естественно, люди. Я и не думал, что они - разумные муравьи. Я хотел спросить, чем они занимаются?
- На пенсии.
- Так ты - поздний ребенок?
Я начинаю нервно смеяться. Андрей смотрит на меня изучающе, как на редкую зверушку. Еще секунда, и я проснусь, просто проснусь...
Но вечер вокруг нас до такой степени реален, такими настоящими выглядят яркие фонари на проспекте и летящие в сумраке огни машин, что мне не верится в сон. Нереально только одно - состояние моей души, и дело даже не в физических изменениях, просто там, внутри этого помолодевшего тела, тлеет смутно знакомый огонек, остаток бушующего пламени, которое когда-то не давало мне спать и гнало на поиски какого-то счастливого завтра...
Двадцать с небольшим лет назад я любила дождь и искала в дождливые сонные дни ответ на единственный вопрос: что же там, за мокрой пеленой непогоды, за кирпичными стенами и дымом заводских труб; я ехала на стареньком велосипеде по окраинам рабочих поселков, всматриваясь в туманный горизонт, за которым мне мерещились небывалые чужие миры... Это теперь я знаю, что там нет ничего, кроме таких же поселков, грязных дорог, заводов и полей. Знаю ли?.. Или я просто убедила себя в этом знании?..
Какие страшные слова - "ничего" и "никогда"... Так почему же я бросила поиски?
- Потому что ты стала взрослой, - отзывается на мои мысли Андрей, и я вздрагиваю.
- Твой мозг, - продолжает он, - остановился в своем развитии, понимаешь? Это произошло не вдруг, но очень быстро - так всегда бывает с теми, кому некогда искать. Сначала нет времени, а потом пропадает само желание, и все, ты в ловушке, из которой есть только один путь - рельсы, гладкие рельсы, по ним ты и едешь с тех пор...
- Рельсы... - повторяю я. Именно такая аналогия всегда приходила мне в голову.
- Да. Рельсы, и ничто другое. И ты представить себе не можешь, как это - сойти с них и побежать просто бегом, без удобного сиденья и проверенного пути, но главное - не по рельсам.
- Не могу...
- А теперь - возьми и представь!
- Не могу! - жалобно повторяю я и останавливаюсь, обхватив себя руками: мне вдруг становится холодно и страшно. Привычный мир вокруг кажется зыбким, дунь - и хлынут водопадом осколки. Ветер сильный, упругий, свежий, он сбивает дыхание и пахнет туманом и дождем. Надо лишь пойти ему навстречу, и попадешь туда, куда нужно. Туда, куда я всегда хотела попасть...
- Андрей. А кто ты такой?.. - осторожно спрашиваю я. Он молчит, и - Боже! - до чего странное у него лицо... где-то и когда-то я уже видела такой взгляд, такие чуть поджатые губы и серьезно сдвинутые брови... я видела этого человека, но как это могло позабыться?
- Ой... А где это мы?... - неожиданно и резко, словно ливень, рушится с неба страх. Место мне совершенно незнакомо, нет и не может быть такого места в окрестностях моего магазина...
Мы стоим на гребне длинной насыпи, высокой и темной, как сама ночь, и смотрим на далекие огни. До них словно миллионы километров - так они далеко.
- Андрей... - шепчу я.
- Да не бойся, не бойся! - он ободряюще берет меня за локоть, - Посмотри, как огромно пространство! Ты ведь любишь дождь, ветер, ночь - время перемен?..
- Люблю... кажется.
- Вот и наслаждайся всем этим. Здесь и сейчас. Встряхнись, Женя! Ты должна это сделать!
- Должна, наверное...
- Не наверное! Как ты не понимаешь: сейчас тебе во второй раз дано постоять на старте - сюда ведь не возвращается никто! Никто на всем свете! А ты снова здесь. Вспомни ту ночь, с которой все начиналось... У тебя была такая ночь.
- Я не помню, - честно отвечаю я. Ветер, смешанный с мелким дождем, гладит мое лицо. Тело ничего не весит, но силы в нем столько, что впору сворачивать горы.
- Вспоминай. У каждого из нас была такая ночь, даже у меня, как это ни удивительно. Вспоминай! Я тебе помогу: это было в мае...
* * *
... это было в мае, сразу после праздников - еще вибрировали на ветру неснятые флаги. И прохладная ночь, и упругий ветер, и свежая морось, и окно, в котором горел свет - все принадлежало мне одной.
У меня был выбор, и я знала это, но в ту ночь, двадцатилетняя, не понимала, насколько все серьезно. Кутаясь в куртку, я смотрела из сырой весенней темноты на окно военкомата и видела усталого дежурного, читающего газету. Где-то там, в лабиринте коридоров и кабинетов, спало в чьем-то сейфе мое заявление о приеме на военную службу.
Смешно сейчас, а тогда это был вопрос жизни и смерти. Мечталось о чем-то героическом, красивом, ярком, об интересной жизни и даже, как любой девчонке, о форме с погонами. Учения. Четкий шаг в строю. Стрельба из настоящего автомата. Еще что-то такое...
Мне пообещали: станешь прапорщиком. Учиться отправим. Все будет хорошо. Сердечко мое при слове "прапорщик", помню, рухнуло от восторга.
А дома все стояли на ушах. Особенно Мишка, тогда еще не муж. Мать хваталась то за сердце, то за мои вихры. Отец сверлил меня воспитательным взглядом и бубнил что-то про команду "Ложись!", которую девушки в армии неправильно, мол, понимают. А Мишка, из которого мое несчастное заявление буквально выпило все соки, никак не мог уложить в своей умной головушке мысль, что его нежная слабохарактерная Женечка влезет в хаки и начнет отрабатывать командный голос. Как это, Женя - и вдруг прапорщик? Это же звери, он знает, сам служил...
В общем - армия была равносильна даже не измене, а предательству.
И в ту ночь, когда после очередного скандала с родителями я стояла у военкомата, жевала сорванный с куста сирени пятилистник на счастье и смотрела на освещенное окно, словно оно вело прямиком в будущее, Мишка возник из темноты и умоляюще сказал:
- Женька, не надо... Мне жена нужна, а не прапорщик. Ты ведь выйдешь за меня?
Помню: я растерялась. Раньше он не говорил ничего подобного. Может, даже не думал об этом. Но в ту ночь, как говорится, клиент созрел, и я, справившись изумлением, кивнула.
- Тогда забери это... - совсем тихо пробормотал Мишка.
* * *
...- Помнишь? Я вижу, теперь ты вспомнила, - Андрея не видно в темноте, я слышу лишь голос, - Все решилось именно тогда...
* * *
... и покатилось по рельсам. Я отказалась от армии, вышла замуж, поступила было в техникум, но родилась дочь, вагонетка неслась все быстрее и быстрее, учиться бросила, думала, что вернусь, устроилась секретарем, но зрение подвело, да еще пеленки, детсад, поликлиники, денег не хватало, Мишка стал гулять, чуть не развелись, быстрее, уговорила остаться, унижалась, вроде наладилось, потом родился сын, в техникуме так и не восстановилась, быстрее, поступила в другой, торговый, быстрее, не смогла закончить, пока училась, работала продавцом, привыкла, куда уж уходить, быстрее, и вот, мне сорок три, я торгую овощами, Боже, как быстро!.. а ведь где-то конец, и полечу я в никуда...
* * *
Военкомат. То самое здание с лепниной на фасаде, которое снесли десять лет назад. Кусты сирени, моросящий дождик, тревожно-счастливое настроение. В голове словно молот: раз-два, раз-два!.. По ровному асфальту, считая шаги, идет колонна, и я среди других, на нас смотрят, все смотрят! Яркое солнце, блестящие лужи, облака, я дышу полной грудью, как хорошо...
- Женечка! - это Мишка. Встрепанный, несчастный, с мокрыми волосами, мальчишка совсем, - Женя, милая, я везде искал...
- Миш, - я смеюсь, - иди домой.
- Нет! - он хватает меня за руку, - Никуда я не пойду. Выслушай. Я люблю тебя. Не ходи в армию, Женька! Мне жена нужна, а не прапорщик. Ты ведь выйдешь за меня?..
Странно: теперь, когда я знаю будущее, его слова совершенно меня не волнуют. Да, он влюблен, он хочет быть со мной, но пройдет время, и во что выродится эта любовь? Я стану "мамулей", а нежные слова достанутся той дурочке, чем-то похожей на меня в молодости. Или я выдаю желаемое за действительное?
- Нет, Мишка, - это мой голос, - Извини, не хочу.
- Да что такое ты говоришь?! - он всерьез пугается, - Почему?!
Я пожимаю плечами. Он далеко. Я вижу молоденького дежурного в оранжевом прямоугольнике окна и думаю о том, как это будет: раз-два!.. А Мишка другую найдет. Хотя...
А дети? Наши с ним дети? Выходит, не появятся они на свет? А счастливые полгода, когда нам с этим мальчишкой казалось, что мы любим друг друга до слез? Пусть мы ошиблись - но ведь это было!
Странно так...
А военные сейчас живут не очень. Все знают, что им не платят денег и не дают квартир. Что почти не уважают. Да и вообще, с чего я взяла, что там, за светлым окошком - счастье?..
Там хорошо, где нас нет, а меня как раз и нет в том строю, что идет в будущее под высокими облаками... Может быть, лишь потому там и хорошо?
- Миша, - я все еще смотрю на дежурного, - У меня выбор, да? Армия или ты?
- Да, Женька, - он серьезен, - Армия или я, и никак иначе.
Я смотрю на дежурного. Он поднимает глаза от газеты, и я вдруг понимаю, что это - Андрей. Не может быть, но это он, и он ждет моих слов! Что я должна сказать?..
- Армия или я, - повторяет Мишка с надеждой.
Я молчу. В тот, первый раз, я просто обняла его, и мы пошли от военкомата прочь, а дежурный остался, даже не узнав, какая маленькая трагедия разыгралась под его окном.
Снова кручу в голове: короткое счастье, дети, мечты, которым не суждено было сбыться, крохотные могилки надежд, "мамуля", грохочущая вагонетка, та девочка в парке за новостройками... вот она встает на цыпочки, тянется к Мишкиным губам, улыбается ласковым котенком...
Где-то истекает мое время.
Далекие глаза за стеклом становятся чуть грустными и одновременно насмешливыми. Лучше бы он не смотрел так!
- Армия, - чуть слышно говорю я и тут же закрываю лицо руками, чтобы не видеть ошарашенных Мишкиных глаз...
* * *
- Улица Феоктистовой, дом два, - сутулая, рано увядшая женщина в солнечных очках щурится на номера домов, - Нет, это дом шесть...
- Вам помочь? - веснушчатый мальчик с короткой стрижкой приостанавливается рядом.
- Пожалуйста, - женщина совершенно беспомощна, - Я забыла контактные линзы.
- Надо же, такая молодая, и уже плохо видите...
Женщина поворачивается, удивленная:
- Что вы сказали?..
Он уже улыбается, улыбка льется с его лица, как солнечный свет.
- Вы смеетесь? - она грустно смотрит на него, - Какая же я молодая?
- А что? Вам не больше двадцати пяти, по-моему. Или двадцать четыре?..
- Да. Двадцать четыре. Моему сыну исполнилось...
- Да ладно... - парень смотрит недоверчиво, и под взглядом его детски-наивных глаз женщина сразу как-то подбирается, будто и впрямь молодея.
Дальше они идут уже вместе, разговаривая как старые знакомые.
- ...У вас все хорошо и в медицинский поступили, как и хотели.
- Все равно, как-то по-другому хотелось. В двадцать четыре я как раз медицинский и закончила. Хотела эпидемиологом стать, победить чуму, поехать в Африку, создать и испытать на себе новую вакцину. А жизнь завертелась, чуму победили без меня, и теперь я обычный участковый педиатр: полдня сижу в поликлинике, полдня хожу по вызовам.
- А знаете, у вас все еще будет. - Он берет ее под руку.
Она вздыхает, убирает руку и снова смотрит на листок.
- Так хочется вам верить. Господи, улицу, что ли переименовали? Какая-то новая. Мне нужен дом два... Улица Жени Феоктистовой... - она не знает, о чем говорить, и нервно теребит в руках бумажку с адресом, - Название такое интересное... Это что, космонавт или пионерка-героиня?
- Нет, - сияющий Андрей берет ее под руку и не спеша ведет по узкому тротуару, - Это из современных. Я даже помню эту Женю.
- А кто она такая?
- Да пустое... Прапорщик какой-то. Год назад сгорела в бронетранспортере. В Чечне.
И он ведет ее ко второму дому, увлеченно что-то говоря и в чем-то убеждая.
Андрей Макаров
Екатерина Постникова
-- Дзззззззззззз! — требовательно раздалось в коридоре.
От неожиданности Карл Иванович просыпал горсть кунжута мимо лотка.
-- Дзззззззззззз! — снова раздалось в прихожей.
-- Иду, иду! — крикнул Карл Иванович, запахнул халат и закашлялся.
«Кого там в такую рань?» — думал он, шаркая тапочками по линолеуму, усыпанному перьями и зерном. Плотно закрыв за собой дверь комнаты, он приоткрыл входную дверь, накинув цепочку.
В полумраке лестничной площадки стоял высокий молодой парень с орлиным носом и таким же орлиным взглядом. Карл Иванович порылся в кармане халата, достал очки и нацепил их. Парень производил неопределенное впечатление: абсолютно выбритая голова настораживала, а стопка книг под мышкой успокаивала.
-- Доброе утро! — улыбнулся парень. — Мы проводим месячник по распространению книг преподобного учителя Свами Прабхупады. Вы слышали про Господа Кришну?
-- Слышал, — поморщился Карл Иванович. — Я все уже слышал в этой жизни, молодой человек.
-- Вы можете звать меня просто Коля, — улыбнулся молодой человек и вопрошающе покосился на дверную цепочку.
-- А могу я вас не звать? — саркастически произнес Карл Иванович, не собираясь снимать цепочку.
-- Могу спорить, — как ни в чем ни бывало продолжал Коля, — вы не очень в теме, как Господь Кришна дарует вечное наслаждение и освобождение от страданий!
-- И как?
-- Впустите господа Кришну в свое сердце!
-- Ему там не понравится, — вдохнул Карл Иванович. — Старое изношенное сердце, два инфаркта. Что ему там делать?
-- Да не ему, а вам! — рассмеялся Коля. — Попробуйте повторять: Харе Кришна, Харе Кришна — Кришна Кришна, Харе Харе. Сразу станет легче!
-- Просто повторять?
-- Конечно!
-- Повторять может и попугай.
-- А вот смотрите, что по этому поводу говорит Прабхупада... — Коля ловким движением распахнул верхнюю книгу строго посередине. — Вот, слушайте...
-- Коля, — перебил Карл Иванович. — Я старый человек, фронтовик, атеист. Найди себе юную красивую девочку и рассказывай ей все это. Поверь мне, Коля, выйдет куда больше проку.
Коля разочарованно вздохнул и по-детски вытянул губы трубочкой.
-- А кто-нибудь из внуков дома есть? — спросил он, аккуратно вглядываясь в сумрак прихожей.
-- Я один живу, — покачал головой Карл Иванович. — Внучка в Германии.
-- Ну... извините за беспокойство. Счастья вам! Харибол!
Карл Иванович запер дверь, дошлепал до кухни, налил стакан воды, сел в кресло и выпил. Некоторое время он дремал, откинувшись на плетеную спинку. Затем открыл глаза, посмотрел на часы, нацепил на голову радионаушники и включил телевизор. Телевизор тут же принялся бубнить, а Карл Иванович положил на колени стопку газет, а за ухо карандаш, просунув его за дужкой наушников. Газеты он листал быстро, останавливаясь лишь на предвыборных новостях. Пару раз нахмурился, а один раз понимающе кивнул и обвел карандашом заметку.
В какой-то момент ему показалось, что к бойкой скороговорке дикторши добавился посторонний гул. Карл Иванович сдвинул наушник с левого уха и прислушался. «Дзззззззззззз!!!» — надрывался звонок в прихожей.
Кратко выругавшись, Карл Иванович поднялся с кресла и поспешил к двери под непрекращающийся звон.
* * *
На лестничной площадке стояли две женщины лет по шестьдесят, одна держала в руке красную папку, а другой давила на кнопку звонка.
-- Прекратите трезвонить, с ума сошли?! — рявкнул Карл Иванович, и женщина испуганно отдернула руку. — Что надо?
-- А я уж думала, никого нет, — простодушно откликнулась дама с папкой, а ее спутница согласно закивала. — Доброе утро! Мы собираем подписи за кандидата в губернаторы от нашего округа Адаскина Эмиля Гарриевича.
-- Зачем? — нахмурился Карл Иванович. — Через неделю выборы. Зачем подписи?
-- Честно говоря, — вступилась вторая женщина, — мы бы хотели просто вас проинформировать о нашем кандидате. Эмиль Гарриевич — очень честный человек, у него два сына и четыре внука, он владелец сети супермаркетов «Русская троечка». Очень честный. Может, вы нас впустите?..
-- Как может честный человек владеть сетью супермаркетов? — не выдержал Карл Иванович. — Зачем твердить о том, чего не знаете? Заладили как попугаи: честный, честный! Так и говорите: талантливый предприниматель, удачливый бизнесмен. Про честность-то зачем? Нахапал денег на торговле оружием в первые годы перестройки. Я в «Русской троечке» даже зерно для птиц не покупаю!
-- Зато сметана самая дешевая, — обиженно перебила женщина с папкой. — А про оружие это вам глупость какую-то сказали, первый раз такое слышу.
-- Честность! — возмущенно продолжал Карл Иванович. — Вот скажите, фокусник — это честный человек или нет?
-- Смотря какой, — убедительно возразила тетка с папкой.
-- Любой! Талантливый! Гениальный фокусник! Можно сказать про фокусника, что он очень честный?
-- Да при чем тут фокусник? — возмутилась женщина с папкой.
-- А вы не знаете, кто был его отец? — удивился Карл Иванович.
Женщины переглянулись.
-- Вы знали отца Эмиля Гарриевича? — осторожно спросила та, что с папкой.
-- Его отца, Гарри Адаскина, знали все, — грустно усмехнулся Карл Иванович. — Спросите у любого фронтовика, вам расскажут. Талантливейший был фокусник-иллюзионист до войны, царство ему небесное. А уж во время войны, когда по частям ездил, по передовым... знаете, как обожают артистов на фронте? А после войны он бы первой звездой стал, но его в пятидесятом посадили как врага народа. Ни за что.
-- Ну вот, видите, — произнесла женщина с папкой. — А вы его сына ругаете.
-- Я не ругаю. Я поправляю. Не надо говорить, что он честный. Надо говорить — предприимчивый.
-- Так вы проголосуете за него?
Карл Иванович помотал головой.
-- Я не хожу голосовать.
-- Это почему еще? — удивилась женщина с папкой.
-- Так.
-- Вы что, хотите, чтобы прошел Райков?
-- Райков не пройдет, — покачал головой Карл Иванович. — Пройдет ваш Адаскин. У него и деньги, и связи. В общем — пройдет он, поверьте на слово.
-- Откуда вы знаете?
-- Да уж поверьте, — усмехнулся Карл Иванович.
-- А чего же тогда голосовать не ходите, раз такой умный и все знаете? — спросила вторая.
-- Потому и не хожу, — ответил Карл Иванович.
Тетка открыла рот — то ли попрощаться, то ли поспорить, но в это время из недр квартиры глухо донеслось: «Эмиль Гарриевич — лучший в мире мэр!»
Карл Иванович поморщился и глянул на часы. Тетки переглянулись.
«Да здравствует наш мэр — дорогой Эмиль Гарриевич!» — снова произнес таинственный голос глухо и вкрадчиво.
-- Это кто у вас? — заинтересовалась тетка с папкой. — Позовите его, пусть распишется.
-- Это попугай, — отмахнулся Карл Иванович.
«Эмиль Гарриевич — лучший в мире мэр!»
-- А голос человеческий... — с сомнением произнесла тетка с папкой.
«Да здравствует наш мэр — дорогой Эмиль Гарриевич!»
-- Всего вам доброго, — заторопился Карл Иванович, проворно захлопнул дверь, запер ее на ключ и посмотрел в глазок.
Тетки стояли все там же и недоуменно переговаривались. Одна махала папкой на дверь, другая недоуменно пожимала плечами.
-- Что за день сегодня такой? — проворчал Карл Иванович. — Так и ходят, кто попало.
* * *
Следующий звонок раздался через полчаса. Карл Иванович хмуро дошлепал до двери и глянул в глазок. В центре шара фантасмагорически выпуклой лестничной клетки стояли две девочки. В руке одной была корзинка, и от того она напоминала Красную Шапочку.
Карл Иванович накинул цепочку и приоткрыл дверь.
-- Здравствуйте! — пропищали девочки, выставляя вперед корзинку, где что-то влажно копошилось. — Купите котенка пожалуйста, недорого!
-- Вот только котенка мне не хватало! — возмутился Карл Иванович.
-- Тогда возьмите бесплатно!
-- У меня аллергия на шерсть! — рявкнул Карл Иванович и захлопнул дверь.
Девочки еще немного постояли, затем одна выразительно покрутила пальцем у виска.
— Аллергия на шерсть у него! Маразматик старый, у него пух по всей квартире летает, — возмущенно донеслось из-за двери.
* * *
Карл Иванович уже не удивился, когда раздался следующий звонок. Трезвонил неопрятного вида парень с горящими глазами.
-- Вы что-нибудь слышали об Иисусе Христе? — спросил он сходу.
Карл Иванович приподнял очки над переносицей и смерил его медленным взглядом с головы до ног и обратно.
-- Ну что вы, откуда? Мне девяносто семь лет... Да-да, девяносто семь. Я коренной москвич. Фронтовик. Военный летчик. У меня двести сорок боевых вылетов и шесть орденов Славы. Первый раз в жизни слышу про Иисуса Христа! Это наверно кто-то из собеса?
Парень сперва не нашелся что ответить, а затем ловким движением, словно из рукава, вынул крохотную Библию.
-- А вот что по этому поводу... — начал он, но Карл Иванович его перебил.
-- Вы из какой церкви?
-- Из Христианской.
-- Я понимаю. Называется как?
-- Вообще-то мы баптисты.
-- Ну а мы атеисты, — произнес Карл Иванович, давая понять, что разговор закончен.
* * *
Следующий звонок раздался ровно в шесть часов вечера. Карл Иванович как раз поменял воду во всех поилках, вернулся в кухню и прилег поспать на диванчик. Звонок не унимался, словно палец звонящего прилип к нему. За дверью стояли двое рослых мужиков в плащах. Лицо одного было хмурым и квадратным, другой же оказался голубоглазым и приятным на вид.
Карл Иванович приоткрыл дверь на цепочку.
-- Добрый вечер, Карл Иванович, — улыбнулся голубоглазый, ловким движением распахивая служебную корочку. — Мы к вам по делу.
-- Кто такие? — нахмурился Карл Иванович.
-- Вы нас впустите сначала, — произнес голубоглазый таким тоном, одновременно вежливым и бескомпромиссным, что даже Карл Иванович не смог отказать, хотя буквы в удостоверении толком не разглядел.
Войдя в прихожую, гости деловито огляделись.
-- Пройдемте на кухню, — сказал Карл Иванович, — Там нам будет удобнее разговаривать.
Он прошел на кухню и сел в кресло. Голубоглазый сел на старую табуретку, смахнув перышко, а Хмурый застыл у двери, видимо, не решаясь сесть на расстеленный диванчик.
-- Карл Иванович, наш визит неофициальный, — деловито начал голубоглазый. — Мы хотели бы сегодня просто познакомиться с вами.
Карл Иванович молчал, и голубоглазый продолжил:
-- В надежде на будущее сотрудничество.
Карл Иванович промолчал снова.
-- В определенных кругах, — начал голубоглазый, — ходят слухи о вашем уникальном даре: предсказывать результаты политических выборов.
-- А вы на улице прохожего остановите, — посоветовал Карл Иванович, — Хоть кто-нибудь не горазд предсказывать результаты выборов?
-- Верно, — кивнул голубоглазый. — Но только вам это удается безошибочно.
Карл Иванович кивнул на телевизор с наушниками и стопку газет, исчерканных карандашом.
-- Это потому, что я интересуюсь политикой, — пояснил он. — А в чем, собственно, дело?
Голубоглазый побарабанил пальцами по столу и обернулся на хмурого.
-- Соседи на вас жалуются, — отрывисто начал хмурый. — Антисанитарное состояние. Превратили жилплощадь в курятник. По всей площадке пух.
-- А что, теперь запрещено держать в квартирах попугайчиков? — спросил Карл Иванович, в упор разглядывая хмурого.
-- У вас же не один и не два, — буркнул хмурый.
-- А где указано, сколько можно? — спросил Карл Иванович.
-- А это просто указывается, — кивнул хмурый. — Это, значит, приходит санитарная комиссия. Проверяет, значит, состояние квартиры. И выписывает, значит, предписание. Ежели предписание не выполняется — отключается вода, газ, электричество, и квартира опечатывается.
Карл Иванович некоторое время размышлял.
-- Я пенсионер, — произнес он. — Фронтовик. Инвалид.
-- И бизнесмен, — вставил голубоглазый.
-- Ну, это громко сказано, — спокойно возразил Карл Иванович. — Был бы бизнесмен, жил бы на Рублевке. Попугайчики — мое хобби.
-- Говорящие попугайчики, — уточнил голубоглазый.
-- Говорящие.
-- Политически грамотные, — закончил голубоглазый.
Наступила тишина, и в этой тишине вдруг явственно щелкнуло реле таймера.
«Да здравствует наш мэр — дорогой Эмиль Гарриевич!» — раздалось из недр комнаты. — «Эмиль Гарриевич — лучший в мире мэр!»
Карл Иванович пошлепал в прихожую мимо посторонившегося хмурого и щелкнул тумблером. Голос смолк на полуслове. Карл Иванович вернулся в кухню, опустился в кресло и прикрыл веки.
-- Молодые люди, — произнес он дребезжаще, — вы объясните прямым текстом, чего вы добиваетесь.
-- Объясняю, — откликнулся голубоглазый. — Вы выращиваете попугайчиков к выборам. Обучаете их лозунгам и сразу по итогам продаете различным людям и организациям...
-- Так, — кивнул Карл Иванович. — Различные люди и организации любят выслужиться перед новым начальством, поселив в кабинете политически грамотного попугайчика с самого момента объявления итогов. И новое начальство с большой симпатией относится к таким проявлениям служебной вежливости. Кто-то покупает портрет, кто-то говорящего попугайчика. Я не пойму, в чем проблема?
-- Проблема, Карл Иванович, в том, что вы за двадцать лет ни разу не ошиблись, — сообщил голубоглазый. — И мы бы хотели с вами об этом поговорить, а может и посотрудничать. На выгодных для вас условиях. Мы — ответственная государственная структура, и нас интересует источник вашей безошибочной информации. Я правильно изъясняюсь? Что тут непонятного?
-- Что значит, ни разу не ошибся? — переспросил Карл Иванович.
-- Это значит, — объяснил голубоглазый, — что вы ни разу не заставили ваших попугайчиков репетировать имена тех кандидатов, которые потом не прошли.
Карл Иванович как будто не слышал. Затем веки его дрогнули и приоткрылись.
-- Ах, вон оно что... — произнес Карл Иванович. — А я-то думаю, куда вы клоните... Что за тон, что за шантаж с санитарной инспекцией... — Он привстал в кресле, оперся на палку, поднялся на ноги и зашаркал к выходу из кухни. — Я-то думаю, что за фантастика, что за намеки... — Он остановился на пороге и махнул палкой. — А ну-ка, брысь отсюда оба! Живо, я сказал! Живо!
Голубоглазый и хмурый недоуменно переглянулись.
-- Живо! — повторил Карл Иванович. — Ишь ты, совсем с ума посходили.
-- А в чем дело? — Голубоглазый пытался сохранить невозмутимость, но по его лицу было понятно: все идет не так, и он уже сам это чувствует.
-- Кто вам вообще про меня доложил? — кипятился Карл Иванович. — Откуда информация?
-- У нас свои каналы, — с достоинством произнес голубоглазый.
-- Ваши каналы — взять и выпороть, — произнес Карл Иванович. — Кто вам сказал, что я никогда не обучал попугаев именам проигравших кандидатов? Кто? Вы хоть знаете, как у меня все устроено? У меня две комнаты, живу сам на кухне. В каждой комнате по обучающей колонке. В одной комнате попугаи разучивают одного кандидата, в другой — другого. Двери всегда закрыты. Каких больше учить, каких меньше — это я решаю по газетам. Выигравших продаю. Проигравших — раздаю бесплатно активистам штаба. Тупых и упрямых, кто имен повторять не научился, — выпускаю в форточку. Лесопарк рядом, пусть живут, как хотят. Ясно?
Голубоглазый многозначительно посмотрел на хмурого.
-- Пусть покажет, как он учит за Райкова, — пробасил хмурый. — Он за одного Адаскина учит.
-- Покажите пожалуйста, в какой комнате вы учите своих попугаев хвалить Райкова, — попросил голубоглазый.
-- Разумеется, в маленькой. Извольте. — Карл Иванович щелкнул тумблером.
«Райков Алан Кайсанбекович, заслуженный поэт!» — загремел голос из загаженой колонки. — «Да здравствует наш мэр Райков!»
-- Всего хорошего, Карл Иванович, — козырнул голубоглазый, — Извините, что побеспокоили, ошибка вышла.
-- Я вот чего не понимаю, — обернулся хмурый. — Вы им что, прослушивание потом устраиваете?
-- И прослушивание тоже. А в основном запоминаю, кто как чирикал у меня.
-- Всего доброго, — еще раз козырнул голубоглазый, но вдруг остановился на пороге, — так значит, Адаскин?
-- Девяносто пять процентов.
-- Попугайчика можно приобрести?
-- Триста долларов. Чем кормить, как ухаживать знаете?
Голубоглазый кивнул, вынул бумажник и начал в нем деловито копаться. Карл Иванович направился в комнату и вышел оттуда вскоре с небольшой клеточкой. Просунув в клетку палец, он погладил испуганного волнистого попугайчика по макушке.
-- Ну? Чего скажем? — ласково шепнул он.
«Эмиль Гарриевич — лучший в мире мэр!» — доверительно проскрежетал попугайчик, косясь испуганным глазом.
-- Благодарю! — голубоглазый вручил старику деньги и взял клетку.
-- Фантасты... — саркастически произнес Карл Иванович, запирая за ними дверь.
* * *
Волнения беспокойного дня не прошли даром — к вечеру разболелось сердце. Карл Иванович укрыл ноги пледом и лег на диван, положив под язык таблетку нитроглицерина. Голова кружилась, в висках стучало, а грудь пронизывала острая и страшная боль. Было не столько больно, сколько страшно, и очень не хватало воздуха. Такие приступы случались и раньше. Прошло минут пять, и вроде боль стала потихоньку отступать. Карл Иванович полежал немного, затем встал, медленно дошел до окна и распахнул створку. А затем так же медленно вернулся на диван.
Он лежал и думал, что надо полежать еще немного, а затем встать и насыпать попугаям кунжута. А потом в окно вдруг яростно ударил холодный осенний ветер, и вдалеке пораспахивались двери обеих комнат. А этого допускать было никак нельзя, чтобы не смешались и не вызубрили лишнего. Карл Иванович попытался приподняться, но вдруг боль схватила грудь со страшной силой, а потолок начал проваливаться. Последнее, что он услышал — это птичью возню в коридоре, а последнее, что увидел — аккуратно заглядывающих в кухню попугайчиков.
придется подождать немного дольше.
Боль постепенно исчезала, но вместе с телом. Карл Иванович падал в черный бесконечный коридор, пока вдалеке не показалось ослепительное сияние. Оно приблизилось — и вдруг коснулось светящимся дыханием бесплотной макушки Карла Ивановича, проникая глубоко внутрь.
Раздался громовой голос. Хотя это был и не голос, и говорил он не слова, а будто заглядывал в самую глубину души — туда, где еще недавно было сердце. Но сам взгляд, с которым он туда заглядывал, словно бы произносил: «НУ? ЧТО СКАЖЕМ?»
Карл Иванович, потомственный коммунист, названный в честь Маркса, летчик и фронтовик, убежденный атеист, железный Карл, как его звали в полку, впервые в жизни ощутил такую полнейшую душевную растерянность, какой никогда не испытывал даже в детстве. Он не знал, что ответить. Иисус? Аллах? Кришна? Душа просто молчала.
«ЧТО Ж ТЫ?» — дохнул громовой голос и подбросил Карла Ивановича высоко вверх.
Светящееся пятно, кружась, осталось внизу, а впереди забрезжила невиданная ослепительная свежесть, не формой, а чем-то совсем другим неуловимо напоминавшая гигантскую форточку.
Карл Иванович влетел в нее, на миг ослеп и камнем пошел вниз. Но вдруг на спине сами собой расправились два белоснежных крыла и подхватили Карла Ивановича. Он взмахнул ими раз, другой, третий — и начал легко подниматься вверх, начиная оглядываться по сторонам и все пытаясь понять, то ли душа его такая легкая, то ли на душе так легко.
© lleo
Должен ли я, мужик, натирать кафель в ванной и намыливать посуду в раковине?
Вопиющая дискриминация и так ослабленного мужского населения страны набирает все большие обороты. Женщины занимают мужские рабочие места, рулят, как шумахеры, автомобилями на дорогах государства, усугубляя пробки. Они активно участвуют в политической жизни. Глядишь, скоро и до института президентства дело дойдет. До лидерства в крупнейших партиях государства. Аналогичные тенденции имеют место и на низовых позициях. Я уже собственными глазами видел женщину-электрика. И вот теперь пресс эмансипации уже давит на крышу почти каждого российского дома или квартиры. Перейдем к конкретике.
Вот она, в углу. В блестящей раковине. Ждет своего часа. Высится неровной пирамидой, неказистой с виду, негигиеничной стопкой. Гора грязной посуды. И в этот критический момент женская половина семьи просит меня взяться за эту стопку. Ладно бы, за стопку водки. Так нет, не водки – но тарелок, мисок, ложек, кружек вместе с этой, как ее… лопатой! Нет, лопаточкой, которой гуляш мешают в сковороде.
А ведь мы только что окончили трапезу! Я почесал живот, довольно икнул. Двигаться лень. Через пяток минут по телевизору футбол. И вот на тебе, кормилец, укол зонтиком: «Помой посуду, Миша!». Миша! Даже не Михаил Юрьевич! Вот так, просто: «Помой посуду!» А давеча случилось и того хуже: «Помой кафель в ванной!» Нет, тут требуется решить, кто осуществит очищение раковины или атаку на пятна на плитке в санузле. Разберем, какие здесь есть варианты.
1. Муж и жена, гражданские ли, официальные, имеют четкий уговор. Мужские обязанности, типа прибить полку, прочистить вантузом водопроводное колено и прочее – за мужчиной, а очищающие и вкусные обязанности, типа уборки и готовки – за женщиной. Здесь есть огромный плюс: каждому понятно, кто, чем должен заниматься.
2. Женщина и Мужчина совместно делают все. Мужчина помогает драить туалет, но и женщина не стоит в стороне при необходимости повесить, скажем, полку или сменить кран. Итог такой системы печален, как правило. Конечно, когда женщина в ажурных колготках и мини-юбке с огромным гаечным ключом в наманикюренных ручках зафиксировала муфту водопроводного крана, а в это время мужчина другим ключом затягивает стопорную гайку, то женщина выглядит эротично. И все, больше плюсов нет.
Как-то помогала мне жена повесить полку. Дал я супруге задание поддержать сей предмет мебели на месте установки с требованием плотнее прижать к стене кронштейны, что фиксируют продольную доску полки. Уровень (так называют один из инструментов для выравнивания в строительстве) положил поверх доски, по науке, чтобы без перекосов. Взял молоток, обогнул жену. Слегка на нее облокотившись, говорю: «Держи, я кронштейны прибью!» Приставил гвоздь к гнезду крепления кронштейна, замахнулся и нанес удар. А супруга-то испугалась, что я ей по наманикюренным пальцам молотком съезжу, и полку-то дернула вниз.
В результате я дырищу пробил в свежей отделке кухни сталью молотка. Сам же равновесие потерял и упал сначала на жену, а потом, следуя законам земного притяжения, рухнул на обеденный стол, отбив себе все части тела, сбросив на пол чайник и поднос с кружками. Нет ничего хорошего в таком совместном подходе! Разве мужчина в резиновых перчатках, чистящий унитаз ершиком и вдыхающий пары моющего средства, поддерживает реноме главы семьи? Не думаю.
К тому же, ученые пришли к выводу, что хлор, содержащийся в моющих средствах, пагубно влияет именно на мужской организм. Тут возможен и рак яичек, и воспаление простаты, да и просто ухудшение качества спермы. К чему это ведет? К бесплодию, конфликтам в семье, к рождению неполноценного потомства. К провалу демографической политики государства, наконец.
3. Справедливо доверить этот вопрос судьбе. Кидаем монетку. Орел – мужчина моет, решка – женщина. Справедливость, конечно, хорошо. Но тут все отдано на откуп случаю, нет системы, а значит, силен элемент случайности. Рано или поздно бессистемная договоренность рухнет.
4. Я не сторонник чередования обязанностей, типа, сегодня ты моешь кафель, завтра – я. Это будет опять смешение обязанностей, пользы от которой – чуть (см. пункт 2).
5. Передовые пары могут заключить брачный контракт с приложением списка конкретных обязанностей, где указано, когда, что и в каком объеме будет делать каждая из сторон соглашения. Это в духе времени. Хочешь не хочешь, а пункт в контракте есть, и он подлежит исполнению. Только форс-мажорные обстоятельства могут служить официальным основанием к невозможности помывки кухонной плиты, скажем, ввиду перелома руки. Нет, одной мало. Обеих рук. В остальных случаях – извольте помыть, как и обещали при подписании документа.
6. Хороший вариант – иметь третью силу в данной критической ситуации с горой посуды в раковине и немытым кафелем. Это может быть бабушка, дедушка, теща, домработница. Посудомоечная машина, наконец. Шестой пункт является особенно привлекательным.
7. Некоторые пары решают, что каждый будет мыть за собой посуду сам. Вот моя плошка и ложка с кружкой – это моя зона ответственности. Я согласен ее взвалить на свои плечи. Но твою посуду – извольте. Здесь есть элемент справедливости, но он так же вносит дух разобщенности в отношения.
Посему самым правильным решением данной непростой проблемы считаю привлечение третьей силы, то есть пункт шесть данного мини-исследования. Как вариант приемлемый – классический пункт 1. Только не думайте, что тема «кому помыть тарелки» – это пустяк! Это – многоаспектная проблема! Я где-то слышал, что один мальчик, когда родитель злостно заставлял его мыть посуду, а он не хотел этого делать, решил сымитировать самоубийство через повешение, и, к сожалению, не рассчитал. Юноша погиб.
Как видите, заставлять мужчину делать несвойственные ему телодвижения чревато неприятностями, вплоть до трагических. Отсюда вывод: договаривайтесь со своей половинкой полюбовно о разделении обязанностей на мужские и женские. Максимально используйте стороннюю силу – бытовую технику и одушевленных помощников. Потому что одному человеку практически нереально нести бремя поддержания дома в порядке до изобретения электронного Мойдодыра, доступного каждой семье.
Танков, ракет, пулеметов у человечества много, а Мойдодыр так и остается сказочным персонажем. А значит, придется мужчинам и женщинам договариваться тет-а-тет.
Рельсы
Будильник у меня неудачный. Его создатели явно не продумали вопрос, как этот жуткий механический визг отражается на человеческой психике. На моей он отражается отрицательно. Давно хочу завести что-нибудь попроще и помелодичнее, да почему-то все никак не заведу.
Мне лень. В последнее время очень многое в жизни требует таких усилий, что просто опускаются руки. Причесываться, например, мне давно неохота, поэтому я ношу короткую стрижку. Когда-то, в прошлой эпохе, я тоже носила стрижку, но из других соображений: из меня так и перла безумная, здоровая, молодая энергия, и косы мне просто мешали. А теперь мне лень причесываться. Чувствуете разницу?
Как-то, не так уж давно, дочь - почти моя копия - отпустила ехидное замечание насчет моего лишнего веса, а я не обиделась. Меня перестали обижать такие вещи. Мне сорок три года, и я на многое смотрю теперь гораздо проще.
Вставать по утрам мне тоже лень, особенно осенью, и я валяюсь до последнего, а потом судорожно собираюсь на ненавистную работу, чтобы целый день стоять за опостылевшим прилавком и торговать овощами. Кто-нибудь обязательно нахамит. Как тот мужик в кожаном пальто. Вроде и не обо мне сказал, а о торговле в целом, но я же не дура - понимаю. А еще в очках, елки-палки... Лет двадцать назад я бы стерла нахала в порошок, а теперь вот промолчала, не стала связываться. Здравомыслящей стала, терпеливой. Как корова, которую сейчас шарахнут током и отправят на разделку, а она знай себе жует...
Господи, ну почему именно мне выпала жизнь, похожая на ровное движение вагонетки по накатанным рельсам? И не свернуть, не рвануться к сияющим далям - рельсы не пускают. Да и есть ли там какие-то дали?
* * *
"Боже мой, такая красивая и такая грустная..."
...Как сказал этот парень?..
Стоп, только без нервов. Он пошутил. Правда, глупо и довольно жестоко, но ведь это ему жить с таким умом, а не мне.
- Девушка! Что вы на меня так смотрите? Я что-то не так сказал?
Вот гаденыш!
- Иди, иди, сынок, не задерживай народ, - делаю вид, что вытираю тряпкой весы, а у самой руки трясутся.
- Так нет же никого!
И правда, никого нет. А гаденышу лет двадцать. Симпатичный такой, мордочка в веснушках, короткая стрижка и голубые глаза. Уши, на мой взгляд, великоваты. Что ему надо?..
- Солнце мое, тебе совсем не с кем поговорить?
- Чувствую, я вас обидел, - голубые глаза становятся озабоченными, - Но я же не хотел ничего такого... Ну, извините меня. Просто вы показались мне грустной, вот я и решил вас развеселить.
- Считай, что я хохочу во всю глотку, и иди отсюда.
- Ну что вы такая сердитая? Тетки эти, небось, жизни не дают? - кивок в сторону колбасного отдела, - Так это они от зависти.
- Слушай, - я еще держусь, - Ты с девчонкой своей будешь так разговаривать, хорошо?
Он бросает мимолетный взгляд на мою правую руку, и уголки его рта сразу опускаются:
- Виноват, товарищ продавец, не учел... Вы, наверное, подумали, что я... но я просто так, от чистого сердца. Не думайте. Я не знал, что вы замужем. А муж строгий, наверное?
Что-то здесь не так. Он явно не издевается - или передо мной великий артист. Я, слава Богу, не первый день работаю с Homo Sapiens. Он разговаривает со мной таким тоном, каким мог бы разговаривать с девочкой своего возраста или чуть помладше, а ведь перед ним стоит рано подурневшая, расплывшаяся, плохо причесанная тетка в несвежем халате, с грязными от картошки руками, с опухшим из-за больных почек лицом, с морщинами и обильной сединой, с жуткими варикозными венами на ногах... мать двоих детей, рабочая лошадь...
- Морковочки можно килограммчик? - учтиво спрашивает сопляк. Не нужна ему никакая морковочка, это ежику понятно, просто он явно и неприкрыто не хочет уходить от моего прилавка.
- Морковочки? Можно. Выбирайте, - я смотрю на него исподлобья. Он сосредоточенно копается в ящике с мелкой подгнившей морковью, изредка бросая на меня добродушные взгляды. И глядит-то, как на девчонку: слегка оценивающе, хитровато и даже ласково. Может, ему нравятся такие, как я?.. Но для этого надо быть извращенцем. Я - такая, какой меня сделала жизнь - не могу нравиться даже собственному мужу, а уж тем более этому юному, гладенькому мальчику.
- Вот, будьте добры, - улыбаясь, он ставит на весы легкий пакет, - А меня, кстати, зовут Андрей.
- Семь пятьдесят.
- Понял, - лезет за деньгами, сияя все ярче.
- Хорошо. Меня зовут Евгения Дмитриевна. Это все, что ты хотел узнать? - я медленно, но верно начинаю заводиться.
- На данный момент, учитывая ваше настроение, - да. Можно еще вон тот ананасик?
- Вон тот?
- Да-да, если можно.
Платит за ананас и - о, Господи! - протягивает его мне:
- Угощайтесь.
- А иди ты...! - делаю попытку запустить подарком ему в голову, но тут в торговом зале возникает массивная фигура заведующей, и на моем лице автоматически расплывается вежливая улыбка. Условные рефлексы, Павлов... слышали когда-нибудь?..
- Спасибо, сынок, - деревянно говорю я. Парень укоризненно качает головой:
- Вам это не идет, Женечка. Мягче надо быть, женственнее. Впрочем, это у вас возрастное. Станете постарше - пройдет. Молоды вы еще.
- Ты знаешь, сколько мне лет? - с ненавистью шепчу я, не переставая улыбаться и провожать взглядом заведующую.
- С уверенностью не скажу, - он пожимает плечами и вдруг мимолетно берет меня за руку, - но двадцати пяти тебе еще нет.
* * *
Реву.
Сынуля попискивает под дверью, вероятно, думая, что я при смерти. А я реву, сидя на краю ванны и сморкаясь в новенькое махровое полотенце. Сейчас явится муж, а я расклеилась, как идиотка, ребенка пугаю.
Господи, так издеваться над бедной женщиной!.. Ну за что, за что мне это?
Слезы бегут, не остановить. Как объяснить мужу и детям, что этот мальчишка не шутил? И что плачу я не столько из-за его слов, сколько из-за того, что все это, к сожалению, неправда?
В ту пору, когда мы познакомились с мужем, мне было двадцать лет, я была девчонкой в красном свитере и настоящих американских джинсах, любила фруктовые леденцы, любила бегать по осенним листьям и швырять их в небо, любила жизнь, а он... он любил меня, носил на руках, позволял всякие глупости и называл Женечкой. Это сейчас меня зовут в лучшем случае "мамуля", а в худшем не зовут никак. А тогда...
- Мамуля! - вот и он, явился - не запылился, - Мамуля, ты где?
- Она там, - это сынок, всхлипывает, - Закрылась и плачет.
- Мамуля, проблемы? - до чего же у моего мужа резкий голос...
- Нет, все хорошо... - быстро умываюсь холодной водой и выхожу. Дежурный поцелуй в губы, пахнущие пивом. Такое знакомое, знакомое, знакомое до отвращения лицо... Интересно, что нашла в этом человеке девочка, с которой он целовался с месяц назад в парке за новостройками? Или я его просто знаю лучше других?..
Ужинаем. Я, наверное, серого с прозеленью цвета, но никто не обращает на меня внимания. Дочь страшно чавкает и вытирает красивые губы ладонью. У нее густые брови, светло-карие глаза, мягкий овал лица, вьющиеся русые волосы, просто красавица, но манеры - Бог мой! Замечания делать бесполезно, я для нее не авторитет, а папаша сам лопает, как свинья.
И сын у меня такой же. Всего десять лет, а мать для него уже - лишь необходимое зло. Это я виновата, никогда не умела приказывать, на равных с ними быть хотела, а что вышло? Для того, чтобы быть с кем-то на равных, надо быть на самом деле равным ему, а я пугающе быстро отстала от собственных детей...
Муж уплетает макароны и тем же жестом, что и дочь, вытирает губы.
- Миша, - окликаю я, - как прошел день?
- Ммм? - он смотрит на меня сонными глазами, - Нормально. А что? Чего ты плакала, кстати?
- Ничего. Грустно стало.
- А-а.
- Мам, а я, кажется, выйду замуж, - жуя, сообщает дочь, - У тебя в магазине реально заказать хорошего мяса? Вырезочки, ребрышек... ну, килограммов десять? Только хорошего, а не той дряни, что на прилавке.
- Погоди, погоди... - я невольно роняю вилку, - Замуж?..
- Ну да, - нетерпеливо кивает она, откидывая со лба челку, - За Лешу. Ну так что, насчет мяса?
- Наташа, - жалобно бормочу я, - Но почему... почему?
- Что почему? А почему нет? - она, похоже, искренне не понимает, отчего у меня дрожит голос.
- Почему ты говоришь мне об этом вот так, между прочим?
- А что тут особенного?
...Улыбайся, Женя, улыбайся. В ближайшее время тебе пригодится твоя способность улыбаться против собственной воли.
- Ну, поздравляю, доченька.
- Спасибо. Ты же всегда хотела внуков.
- Я?!.. Ах, ну да, конечно...
- Примерно через полгода они у тебя будут.
...Улыбайся, Женя. Вот ты и бабушка. А разве ты хотела внуков?.. Но куда ты, к черту, денешься.
* * *
Вот и он. Откуда-то я знала, что он придет, как и в прошлый раз, за полчаса до конца смены, когда магазин уже полупуст. Пришел. Чистенький такой, в клетчатой рубашке, джинсах и аккуратных ботиночках. Короткие русые волосы, а в руке - маленький букетик белых цветов.
- Привет, Женя.
Комок в горле, не могу ответить. На душе так паршиво, что уже неважно, зачем он пришел. Принес цветы - хорошо. В конце концов, цветы - это всегда приятно.
- Женя, это тебе. Извини, что я на "ты", все-таки мы мало знакомы, но не привык я... Сколько видел девушек, ты - первая такая строгая. Не обиделась?
- Андрей, - я говорю через силу, - скажи честно, что тебе от меня нужно?
- Ничего! - он прижимает руку к сердцу, - Я просто не хочу больше видеть эту твою резиновую улыбку. Отвратительное зрелище, между нами говоря.
- Мне сорок три года, - зачем-то сообщаю я, будто он и сам этого не видит.
- Тьфу, какие глупости! - он невольно прыскает от смеха, - Сорок три? Тогда почему сразу не шестьдесят для ровного счета?
- Открой глаза, малыш.
- Ты издеваешься? Я кажусь тебе навязчивым?
- Андрей, а ты не слепой? - мне начинает казаться, что я догадалась, - Ты не видишь, да? А у меня молодой голос...
- А как я тогда увидел ананас? - хмуро обрывает странный парнишка, - Перестань, Женя. Если я тебя раздражаю, так и скажи.
- Мне сорок три года! - почти умоляюще повторяю я, - У меня дочь в положении, я скоро бабкой стану!
- Что еще ты придумаешь?
- Где ты видишь девушку, где?! - я, кажется, сейчас заплачу.
- Да вот!.. - что-то внезапно оказывается у меня перед глазами, и я испуганно отстраняюсь, успев подумать: моя фотография в молодости?.. присматриваюсь... нет, эта фотография живая, она моргает, в глазах блестят слезы... это же зеркало, простое карманное зеркальце... вот как, оказывается, сходят с ума...
- Ну, может, хватит делать из меня идиота? - он убирает зеркальце в карман, - Хорошо. Я уйду. Не понимаю только...
- Подожди... - я протягиваю к нему руку через прилавок, - Этого не может быть...
- Женя, да что с тобой такое? - он смотрит на меня с испуганной жалостью, - Тебя обидели? Ты что, несчастлива?
- Да, - потерянно бормочу я, - Да.
- Мне не уходить?
- Не надо...
...Это сон? Он провожает меня до автобусной остановки, вокруг загораются окна, темнеет. На прощание он берет меня за руку:
- Можно, я приду завтра?
- Приходи, - я провожу цветами по своей щеке, - А какие у меня волосы, Андрей?
Он смеется:
- Темные и вьющиеся. Стрижечка такая приятная, тебе очень идет.
- И не седые?
- Нисколько.
- А фигура какая?
- По-моему, хорошая. Ты, наверно, двигаешься много? Идешь, будто танцуешь.
Господи, какая приятная ложь!..
* * *
Лежу в ванне с круглым зеркалом в руке и смотрю на свое отражение. Зеркало мокрое. Или мне кажется, или вот тут еще вчера была гадостная морщинка? Да нет, не было, не могла же она взять и исчезнуть. Просто я себя не люблю. И волосы, в общем, темные. Ну, почти совсем темные. Вроде седины было больше?..
Стучит дочь:
- Мам, ты узнала насчет мяса?
- Что?
- Ну, мясо. Я тебя просила.
- Разве? - я напряженно пытаюсь вспомнить, в чем заключалась ее просьба, - Я забыла, знаешь... Извини. Завтра спрошу у девчонок.
- Мам, а что ты там делаешь? - голос дочери становится подозрительным.
- Моюсь.
- Уже полтора часа, мам.
- А тебе ванна нужна, что ли?
Она замолкает на секунду, потом осторожно спрашивает:
- Можно мне войти?
- Входи.
Входит, жуя жвачку, садится на пол и смотрит на меня в упор:
- Что-то не так?
- А что не так?
- Не знаю... Ты сегодня как-то на себя непохожа. Ты постриглась? Или волосы покрасила? Не пойму. Не так что-то.
- У тебя сейчас свои заботы.
- Или ты похудела? - она не слышит, только смотрит.
- Да все, как обычно.
- Нет! - она уверенно мотает головой, - Я что, слепая? У тебя любовник?..
И сама смеется от своих слов.
* * *
Это просто я встала рано, оттого и отеков под глазами нет. Полезла зачем-то под холодный душ, долго стучала зубами, мазохистка чертова. Потом глупо спряталась от дочери, боялась вопросов. Обязательно пристанет, если увидит, что случилось со мною за ночь. Мне и самой не по себе: куда-то делся безобразный, отвисший после сына живот, побледнели и втянулись на ногах вены, лицо свежее, розовое, гладкое - на вид мне никак не больше тридцати пяти. Что за черт?..
Слава Богу, муж уже ушел, а то умер бы от изумления.
Стою голая перед зеркалом и балдею - видела бы меня заведующая!
...Она увидела и сразу подошла:
- А где Женя?
Стою, мычу, а что ей говорить? Халат чистый, юбка подвязана шнурком: спадает. Руки трясутся.
- Да ведь это я. Не узнаете?
- И давно это с тобой?
- Не... недавно.
- Ладно, хватит. Так где Женя, я не пойму?
Не верит, старая стерва. Достаю паспорт и протягиваю ей, как нашкодившая школьница дневник. Листает, натыкается на фотокарточку, сделанную, когда мне было двадцать пять. Теперь, наверное, можно приклеить такую же через два года...
- Ага... - на лбу у заведующей выступает пот, но она сразу берет себя в руки, - Сколько же тебе лет?
- Сорок три.
- Так не бывает!
- Как видите, бывает.
- Хорошо, а кто тогда работал тут раньше?
- Я и работала!
Полчаса спорим. Вокруг толпятся коллеги, которые поначалу приняли меня за новенькую. Потом все как-то рассасывается.
В обед, выпросив в молочном сантиметр и воровато, в курилке, обмерив свои похудевшие бедра, бегу на ближайший рынок и покупаю джинсы. Черные, на размер меньше. Есть перестану, но влезу!
* * *
- Привет! - Андрей появляется у прилавка с радостной улыбкой, - Ты сегодня веселая.
- Веселая... Андрей, а кто сделал это со мной?
- Что именно?
- Ты видишь, как я изменилась?
- Да. У тебя сегодня нормальное выражение лица.
- И все? Больше ничего не замечаешь?
- Да нет, - он внимательно рассматривает меня и качает головой.
Что за человек? Что за пелена у него перед глазами?
- Пройдемся? - спрашивает он, - У тебя время есть?
- Нет... хотя есть. Часик.
- Вот и отлично. Сдавай свою выручку, и пошли. Просто побродим, да? Или, хочешь, в кафе зайдем, съедим по мороженому?
- Я не могу. Не стоит, Андрей, ты как искуситель, какой-то.
- Ты - своеобразный человек, - задумчиво говорит он, - Кто твои родители?
- Родители?.. - вопрос ставит меня в тупик. Никто, как правило, не интересуется родителями сорокатрехлетних женщин, - Люди. Просто люди.
- Ну, естественно, люди. Я и не думал, что они - разумные муравьи. Я хотел спросить, чем они занимаются?
- На пенсии.
- Так ты - поздний ребенок?
Я начинаю нервно смеяться. Андрей смотрит на меня изучающе, как на редкую зверушку. Еще секунда, и я проснусь, просто проснусь...
Но вечер вокруг нас до такой степени реален, такими настоящими выглядят яркие фонари на проспекте и летящие в сумраке огни машин, что мне не верится в сон. Нереально только одно - состояние моей души, и дело даже не в физических изменениях, просто там, внутри этого помолодевшего тела, тлеет смутно знакомый огонек, остаток бушующего пламени, которое когда-то не давало мне спать и гнало на поиски какого-то счастливого завтра...
Двадцать с небольшим лет назад я любила дождь и искала в дождливые сонные дни ответ на единственный вопрос: что же там, за мокрой пеленой непогоды, за кирпичными стенами и дымом заводских труб; я ехала на стареньком велосипеде по окраинам рабочих поселков, всматриваясь в туманный горизонт, за которым мне мерещились небывалые чужие миры... Это теперь я знаю, что там нет ничего, кроме таких же поселков, грязных дорог, заводов и полей. Знаю ли?.. Или я просто убедила себя в этом знании?..
Какие страшные слова - "ничего" и "никогда"... Так почему же я бросила поиски?
- Потому что ты стала взрослой, - отзывается на мои мысли Андрей, и я вздрагиваю.
- Твой мозг, - продолжает он, - остановился в своем развитии, понимаешь? Это произошло не вдруг, но очень быстро - так всегда бывает с теми, кому некогда искать. Сначала нет времени, а потом пропадает само желание, и все, ты в ловушке, из которой есть только один путь - рельсы, гладкие рельсы, по ним ты и едешь с тех пор...
- Рельсы... - повторяю я. Именно такая аналогия всегда приходила мне в голову.
- Да. Рельсы, и ничто другое. И ты представить себе не можешь, как это - сойти с них и побежать просто бегом, без удобного сиденья и проверенного пути, но главное - не по рельсам.
- Не могу...
- А теперь - возьми и представь!
- Не могу! - жалобно повторяю я и останавливаюсь, обхватив себя руками: мне вдруг становится холодно и страшно. Привычный мир вокруг кажется зыбким, дунь - и хлынут водопадом осколки. Ветер сильный, упругий, свежий, он сбивает дыхание и пахнет туманом и дождем. Надо лишь пойти ему навстречу, и попадешь туда, куда нужно. Туда, куда я всегда хотела попасть...
- Андрей. А кто ты такой?.. - осторожно спрашиваю я. Он молчит, и - Боже! - до чего странное у него лицо... где-то и когда-то я уже видела такой взгляд, такие чуть поджатые губы и серьезно сдвинутые брови... я видела этого человека, но как это могло позабыться?
- Ой... А где это мы?... - неожиданно и резко, словно ливень, рушится с неба страх. Место мне совершенно незнакомо, нет и не может быть такого места в окрестностях моего магазина...
Мы стоим на гребне длинной насыпи, высокой и темной, как сама ночь, и смотрим на далекие огни. До них словно миллионы километров - так они далеко.
- Андрей... - шепчу я.
- Да не бойся, не бойся! - он ободряюще берет меня за локоть, - Посмотри, как огромно пространство! Ты ведь любишь дождь, ветер, ночь - время перемен?..
- Люблю... кажется.
- Вот и наслаждайся всем этим. Здесь и сейчас. Встряхнись, Женя! Ты должна это сделать!
- Должна, наверное...
- Не наверное! Как ты не понимаешь: сейчас тебе во второй раз дано постоять на старте - сюда ведь не возвращается никто! Никто на всем свете! А ты снова здесь. Вспомни ту ночь, с которой все начиналось... У тебя была такая ночь.
- Я не помню, - честно отвечаю я. Ветер, смешанный с мелким дождем, гладит мое лицо. Тело ничего не весит, но силы в нем столько, что впору сворачивать горы.
- Вспоминай. У каждого из нас была такая ночь, даже у меня, как это ни удивительно. Вспоминай! Я тебе помогу: это было в мае...
* * *
... это было в мае, сразу после праздников - еще вибрировали на ветру неснятые флаги. И прохладная ночь, и упругий ветер, и свежая морось, и окно, в котором горел свет - все принадлежало мне одной.
У меня был выбор, и я знала это, но в ту ночь, двадцатилетняя, не понимала, насколько все серьезно. Кутаясь в куртку, я смотрела из сырой весенней темноты на окно военкомата и видела усталого дежурного, читающего газету. Где-то там, в лабиринте коридоров и кабинетов, спало в чьем-то сейфе мое заявление о приеме на военную службу.
Смешно сейчас, а тогда это был вопрос жизни и смерти. Мечталось о чем-то героическом, красивом, ярком, об интересной жизни и даже, как любой девчонке, о форме с погонами. Учения. Четкий шаг в строю. Стрельба из настоящего автомата. Еще что-то такое...
Мне пообещали: станешь прапорщиком. Учиться отправим. Все будет хорошо. Сердечко мое при слове "прапорщик", помню, рухнуло от восторга.
А дома все стояли на ушах. Особенно Мишка, тогда еще не муж. Мать хваталась то за сердце, то за мои вихры. Отец сверлил меня воспитательным взглядом и бубнил что-то про команду "Ложись!", которую девушки в армии неправильно, мол, понимают. А Мишка, из которого мое несчастное заявление буквально выпило все соки, никак не мог уложить в своей умной головушке мысль, что его нежная слабохарактерная Женечка влезет в хаки и начнет отрабатывать командный голос. Как это, Женя - и вдруг прапорщик? Это же звери, он знает, сам служил...
В общем - армия была равносильна даже не измене, а предательству.
И в ту ночь, когда после очередного скандала с родителями я стояла у военкомата, жевала сорванный с куста сирени пятилистник на счастье и смотрела на освещенное окно, словно оно вело прямиком в будущее, Мишка возник из темноты и умоляюще сказал:
- Женька, не надо... Мне жена нужна, а не прапорщик. Ты ведь выйдешь за меня?
Помню: я растерялась. Раньше он не говорил ничего подобного. Может, даже не думал об этом. Но в ту ночь, как говорится, клиент созрел, и я, справившись изумлением, кивнула.
- Тогда забери это... - совсем тихо пробормотал Мишка.
* * *
...- Помнишь? Я вижу, теперь ты вспомнила, - Андрея не видно в темноте, я слышу лишь голос, - Все решилось именно тогда...
* * *
... и покатилось по рельсам. Я отказалась от армии, вышла замуж, поступила было в техникум, но родилась дочь, вагонетка неслась все быстрее и быстрее, учиться бросила, думала, что вернусь, устроилась секретарем, но зрение подвело, да еще пеленки, детсад, поликлиники, денег не хватало, Мишка стал гулять, чуть не развелись, быстрее, уговорила остаться, унижалась, вроде наладилось, потом родился сын, в техникуме так и не восстановилась, быстрее, поступила в другой, торговый, быстрее, не смогла закончить, пока училась, работала продавцом, привыкла, куда уж уходить, быстрее, и вот, мне сорок три, я торгую овощами, Боже, как быстро!.. а ведь где-то конец, и полечу я в никуда...
* * *
Военкомат. То самое здание с лепниной на фасаде, которое снесли десять лет назад. Кусты сирени, моросящий дождик, тревожно-счастливое настроение. В голове словно молот: раз-два, раз-два!.. По ровному асфальту, считая шаги, идет колонна, и я среди других, на нас смотрят, все смотрят! Яркое солнце, блестящие лужи, облака, я дышу полной грудью, как хорошо...
- Женечка! - это Мишка. Встрепанный, несчастный, с мокрыми волосами, мальчишка совсем, - Женя, милая, я везде искал...
- Миш, - я смеюсь, - иди домой.
- Нет! - он хватает меня за руку, - Никуда я не пойду. Выслушай. Я люблю тебя. Не ходи в армию, Женька! Мне жена нужна, а не прапорщик. Ты ведь выйдешь за меня?..
Странно: теперь, когда я знаю будущее, его слова совершенно меня не волнуют. Да, он влюблен, он хочет быть со мной, но пройдет время, и во что выродится эта любовь? Я стану "мамулей", а нежные слова достанутся той дурочке, чем-то похожей на меня в молодости. Или я выдаю желаемое за действительное?
- Нет, Мишка, - это мой голос, - Извини, не хочу.
- Да что такое ты говоришь?! - он всерьез пугается, - Почему?!
Я пожимаю плечами. Он далеко. Я вижу молоденького дежурного в оранжевом прямоугольнике окна и думаю о том, как это будет: раз-два!.. А Мишка другую найдет. Хотя...
А дети? Наши с ним дети? Выходит, не появятся они на свет? А счастливые полгода, когда нам с этим мальчишкой казалось, что мы любим друг друга до слез? Пусть мы ошиблись - но ведь это было!
Странно так...
А военные сейчас живут не очень. Все знают, что им не платят денег и не дают квартир. Что почти не уважают. Да и вообще, с чего я взяла, что там, за светлым окошком - счастье?..
Там хорошо, где нас нет, а меня как раз и нет в том строю, что идет в будущее под высокими облаками... Может быть, лишь потому там и хорошо?
- Миша, - я все еще смотрю на дежурного, - У меня выбор, да? Армия или ты?
- Да, Женька, - он серьезен, - Армия или я, и никак иначе.
Я смотрю на дежурного. Он поднимает глаза от газеты, и я вдруг понимаю, что это - Андрей. Не может быть, но это он, и он ждет моих слов! Что я должна сказать?..
- Армия или я, - повторяет Мишка с надеждой.
Я молчу. В тот, первый раз, я просто обняла его, и мы пошли от военкомата прочь, а дежурный остался, даже не узнав, какая маленькая трагедия разыгралась под его окном.
Снова кручу в голове: короткое счастье, дети, мечты, которым не суждено было сбыться, крохотные могилки надежд, "мамуля", грохочущая вагонетка, та девочка в парке за новостройками... вот она встает на цыпочки, тянется к Мишкиным губам, улыбается ласковым котенком...
Где-то истекает мое время.
Далекие глаза за стеклом становятся чуть грустными и одновременно насмешливыми. Лучше бы он не смотрел так!
- Армия, - чуть слышно говорю я и тут же закрываю лицо руками, чтобы не видеть ошарашенных Мишкиных глаз...
* * *
- Улица Феоктистовой, дом два, - сутулая, рано увядшая женщина в солнечных очках щурится на номера домов, - Нет, это дом шесть...
- Вам помочь? - веснушчатый мальчик с короткой стрижкой приостанавливается рядом.
- Пожалуйста, - женщина совершенно беспомощна, - Я забыла контактные линзы.
- Надо же, такая молодая, и уже плохо видите...
Женщина поворачивается, удивленная:
- Что вы сказали?..
Он уже улыбается, улыбка льется с его лица, как солнечный свет.
- Вы смеетесь? - она грустно смотрит на него, - Какая же я молодая?
- А что? Вам не больше двадцати пяти, по-моему. Или двадцать четыре?..
- Да. Двадцать четыре. Моему сыну исполнилось...
- Да ладно... - парень смотрит недоверчиво, и под взглядом его детски-наивных глаз женщина сразу как-то подбирается, будто и впрямь молодея.
Дальше они идут уже вместе, разговаривая как старые знакомые.
- ...У вас все хорошо и в медицинский поступили, как и хотели.
- Все равно, как-то по-другому хотелось. В двадцать четыре я как раз медицинский и закончила. Хотела эпидемиологом стать, победить чуму, поехать в Африку, создать и испытать на себе новую вакцину. А жизнь завертелась, чуму победили без меня, и теперь я обычный участковый педиатр: полдня сижу в поликлинике, полдня хожу по вызовам.
- А знаете, у вас все еще будет. - Он берет ее под руку.
Она вздыхает, убирает руку и снова смотрит на листок.
- Так хочется вам верить. Господи, улицу, что ли переименовали? Какая-то новая. Мне нужен дом два... Улица Жени Феоктистовой... - она не знает, о чем говорить, и нервно теребит в руках бумажку с адресом, - Название такое интересное... Это что, космонавт или пионерка-героиня?
- Нет, - сияющий Андрей берет ее под руку и не спеша ведет по узкому тротуару, - Это из современных. Я даже помню эту Женю.
- А кто она такая?
- Да пустое... Прапорщик какой-то. Год назад сгорела в бронетранспортере. В Чечне.
И он ведет ее ко второму дому, увлеченно что-то говоря и в чем-то убеждая.
Андрей Макаров
Екатерина Постникова
Ctrl
Enter
Заметили ошЫбку
Выделите текст и нажмите Ctrl+Enter
Комментарии (0)